— И свою королеву? — спросил я тихо.
Она царственно кивнула.
— Джон Пленти, Рени Ноулс, Томми Вонг — они ослушались свою королеву? — прошептал я так тихо, что не был уверен, расслышит ли она.
Тедди вернулся с двумя хрустальными чашами для пунша и тремя бургундскими полотенцами. Он расстелил полотенца на полу под каждой рукой и на каждое поставил одну из чаш. Третье он постелил мне на колени и заботливо подоткнул концы под бедра.
Взгляд миссис Ренквист еще не вернулся из тех далей, куда она устремила его.
— Они ослушались нас, — просто сказала она.
XXXVIII
Орудием служил изогнутый собачьей лапой инструмент зловещего вида. При отвинчивании одного пинта рукоять расщеплялась надвое, позволяя вставить голубое сменное лезвие, напоминающее обычную двустороннюю бритву. Тедди поигрывал им, словно разминаясь перед игрой в «ножички». Вытянув руку ладонью вниз, он клал инструмент на тыльную сторону, потом резким движением выдергивал руку из-под открытого лезвия и ловил рукоять так, что рука оставалась обращенной ладонью вниз. Не делая паузы, он подкидывал его из-за спины вверх через левое плечо и ловил за рукоять левой рукой. Ошибка неизбежно привела бы к глубокому порезу. Не такому страшному, как раны на лице, но весьма неприятному.
— Ловко, — похвалил я. — Ты словно видишь сквозь струпья.
Гнилые прокуренные зубы Тедди превратили его уродливую усмешку в рентгеновский снимок головы пираньи.
Его доблести были налицо, а вот свои мне еще предстояло проявить.
Тедди извлек короткую отвертку и принялся менять лезвие. Вынув старое, затупившееся и покрытое пятнами крови, он вставил новое, блистающее, как сплав, приготовленный из тысяч африканских фиалок. Использованное лезвие Тедди сбросил в чашу для пунша: оно соскользнуло по одной стороне, с разгона взлетело на противоположную и снова упало на дно, как попавший в ловушку паук.
— Это нож ковровщика, — заметила миссис Ренквист, открывая жестяную коробку сигарет. — Тедди предложил его нашему вниманию. Мы нашли это орудие превосходящим все прочие.
Она выбрала сигарету и повела вдоль нее носом.
— Тедди прежде расстилал ковры.
Тедди поднял на меня взгляд. Пройдет какое-то время, прежде чем его печальные глаза приспособятся к новому уродству.
— Ты порочишь свое ремесло, мальчик, — сурово упрекнул я.
Тедди гневно выпятил челюсть.
Миссис Ренквист улыбнулась поверх сигареты.
— Оно разрезает самые толстые ковры с одного движения, но ковровщики часто по ошибке режут себе ладони или колени. Поэтому они любовно называют этого опасного, по полезного помощника «Кровавая Мери».
Она поднесла кончик сигареты к пламени свечи.
— Не без некоторого трепета, заметим мы: примерно в таком тоне человек может говорить о ручной гремучей змее.
— Думается, столь экзотическая компания могла бы выбрать что-нибудь немного более фетишистское.
— О, мы испытывали самые разнообразные эффекты. У Аттика, например, есть любимый кинжал. Он тебе не показывал?
— Это так называется? Нет, не показывал. Он демонстрировал только свое искусство юби-вадза.
Миссис Ренквист улыбнулась.
— Этот нож традиционно применялся для кастрации овец.
Она поджала губы и втянула в себя излишки дыма, плававшего у ее лица.
— Беда в том… — она задержала дыхание, — что большинство лезвий слишком быстро тупятся при обстругивании человеческой кожи.
При обстругивании. Я это слышал.
Она громко вдохнула.
— Человеческая кожа удивительно прочна. Спроси любого хирурга. Как и бумага. Трудно поверить, что от резки бумаги или кожи лезвие притупляется, но так оно и есть.
Несмотря на удушающий запах пачулей и благовоний, дымок сигареты долетел до меня и я различил в нем смесь табака с так называемым «смоляным героином». Подобно тому как настоящий китаец палочками забрасывает в рот три-четыре порции еды и только потом начинает жевать, миссис Ренквист три или четыре раза резко затянулась от сигареты и вдохнула дым в глубину легких прежде, чем надолго задержать дыхание. При выдохе дыма почти не было.
Тедди затягивал винт в рукояти «Кровавой Мери».
— Трудность в том, — неожиданно продолжила миссис Ренквист, — что нам приходилось то и дело затачивать кинжал. Каждый раз, как возникала потребность в его услугах, нам приходилось терять время на заточку. Аттик настаивал, чтобы нож готовили на месте. Это очень замедляло действие. Правда, в этом была и положительная сторона: вы можете вообразить отрицательное влияние на жертву.
Жертва. Я это слышал.
— Если он или она не были уже в обмороке, понятно. Однако нечего было и думать затачивать нож заранее. Аттик полагает, что, даже бездействуя, особенно в ножнах, лезвие притупляется. Однако заточка — скучный процесс. Он начинал с грубого бруска, используя не смазку, а собственную слюну, и продолжал на тонком, доводя до совершенства и полной готовности.
Мне показалось, что я уловил глубинную аналогию между способами, которыми зарабатывали на жизнь я и Аттик, профессионалы-резчики, однако я придержал язык.
— Постольку, поскольку нашей скромной жертве приходилось созерцать весь процесс, он обладал некоторой внутренней психологической ценностью. Однако мы находили, что он отнимает слишком много времени, и в целом, — она тонко улыбнулась, — неудобен.
Ее улыбка дрогнула и погасла, когда она тяжело ерзнула на троне.
— Мы сошлись на «Кровавой Мери». Замена лезвия достаточно сходна с древним ритуалом заточки, чтобы удовлетворить традиционалиста Аттика. Тедди нравится производить замену: он находит какое-то удовольствие в закручивании винта. В то же время клиенты «Кровавой Мери» до сих пор не жаловались.
Царственная шутка вызвала идиотскую улыбку, на изуродованном лице подданного.
— Вы дадите нам знать, мистер Кестрел, если ощутите малейшее неудобство?
Тедди предъявил свое орудие, подав его Аттику рукоятью вперед на тыльной стороне запястья. Аттик взял рукоять и повернул новое лезвие к тусклому свету, попробовал его пальцем и сбрил несколько волосков на тыльной стороне ладони.
— Миссис Ренквист, — выдавил я, — позвольте сказать.
Так, словно я прервал ход обряда, она выждала мгновенье, прежде чем ответить с легчайшим налетом неудовольствия:
— Да, мистер Кестрел.
— Прежде… чем мы приступим… не хотите ли услышать о перстне?
— О перстне, мистер Кестрел? — переспросила и она склонила голову набок. — О каком перстне?
— Ну конечно о перстне Теодоса.
Я отвел от нее взгляд, чтобы покоситься на Тедди и Аттика. Аттик лезвием срезал крошечный заусенец на большом пальце.
