– Как же ты суешь свой член в рот незнакомым людям? Нехорошо, Фрэнки. За это наказывают!
Фазуло отвел взгляд от дула направленного на него пистолета и покосился вниз. Может, и не так оно страшно? Говорят, с тех пор как протянули этот мост, с него сиганул в воду не один десяток людей. Лететь далеко. Можно о многом подумать. И еще немножко пожить.
– Давай, Фрэнки, смело вперед! Мы умаялись ждать. Ночь не резиновая. Пора, дружок, не валандайся до рассвета!
– Я не могу!
– Раньше надо было говорить «не могу». За жизнь столько наворотил, что теперь пора расплачиваться.
– Я не могу!
– Ну так возвращайся.
– Застрелишь, гад!
– Застрелю.
– Это несправедливо!
– Несправедливо!.. Ты такие слова своей глоткой не пачкай! Давай побыстрее выбирай. А не то мое терпение лопнет.
Локоть затек. Фазуло заворочался, пытаясь переменить положение. Сперва одна нога сорвалась, потом другая. Он вцепился в балку руками, судорожно ища опору ногам. Но пальцы рук уже безнадежно онемели... Прежде чем он успел что-либо понять, он уже...
летел...
летел...
и все было не так уж плохо...
не так уж страшно...
пока он вдруг не понял, что он не летит...
он падает...
падает...
Прощай жизнь, старая сука!
А наверху Мартин Гиттенс даже не досмотрел, как тело ударится о воду, которая при этой скорости будет как бетон. Мартин Гиттенс отвернулся и зашагал прочь, на ходу засовывая пистолет в кобуру.
Только его круглолицый напарник Арчи Траделл видел весь спектакль до конца, до всплеска – там, далеко внизу, в черной пропасти. До последнего мгновения он чего-то ждал, словно ветер мог чудом вознести Фазуло обратно на мост. А потом Арчи опять чего-то ждал – что вода разомкнется и выплюнет Фазуло живым и невредимым.
– Пошли, нечего больше таращиться, – сказал Мартин Гиттенс. – Все кончено.
– Керт, вы успеваете? – спросил Фрэнни Бойл.
Керт кивнул, торопливо что-то строча в записной книжке. Жаль, что со мной нет диктофона.
– Если не успеваете, – сказал Фрэнни Бойл, – я могу повторить. Или дополнить.
– Нет-нет, продолжайте.
– Мне бы не хотелось, чтоб вы что-либо упустили. Записывайте! Все, кому я эту историю рассказываю, имеют особенность отбрасывать коньки до начала слушаний в суде.
Он осклабился, довольный своей шуткой. Ему было приятно думать, что все зрители того страшного спектакля, который он сейчас разыгрывает, должны рано или поздно погибнуть. Это тешило его душу, склонную к театральным эффектам.
Десять лет. Десять долгих лет потребовалось, чтобы события той ночи по-настоящему настигли Арчи Траделла. До этого его мысли время от времени возвращались к гибели Фазуло, его воображение рисовало картину: черная фигура жмется к двутавровой балке, потом соскальзывает, несется вниз, к воде... И это «я не могу!» – оно стоит в ушах!
Вместо того чтобы со временем стереться, воспоминания становились острее и болезненнее. И через десять лет стали навязчивым кошмаром – сначала ночным, потом и дневным. Возможно, нервы Траделла расшатались и в нем произошли какие-то психологические перемены; так или иначе, убийство Фазуло приобрело для него нестерпимую свежесть, невыносимую актуальность.
Десять лет совесть мучила его глухим ворчанием – и вдруг перешла на крик!
В конце концов Траделл дошел до такой истерики, что решил переговорить с Гиттенсом.
Тот был неприятно поражен: Траделл неожиданно, спустя столько лет, возвращается к давно позабытому эпизоду!.. Гиттенс сказал все положенные в этом случае слова: дескать, Фазуло того заслужил, вспомни, что он сделал с полицейским! Изнасилование и убийство. Из-за какой-нибудь юридической тонкости негодяй мог получить пожизненное или вовсе остаться безнаказанным! Сам Мартин Гиттенс ни разу не вспомнил про тот случай на мосту, ничто не тревожило его сон. Сделано дело, и правильное дело, чего ж тут вспоминать да думать!.. Тем более у Траделла теперь новая интересная работа – считай, теперь на передовой оказался: в Мишн-Флэтс, отдел по борьбе с наркотиками!
Однако слова Гиттенса Траделла не успокоили. Он как-то незаметно миновал тот момент, когда что-либо могло его успокоить.
Начался новый кошмар: если раньше из-за нехороших воспоминаний он не мог проезжать только по тому памятному мосту (всегда делал пятикилометровый крюк, лишь бы избежать проклятого моста!), то теперь все мосты стали для него непреодолимым препятствием. Он уже не мог себя контролировать. Перед любым мостом у него начиналась паника, прошибал пот, ноги-руки отнимались. Он достал книжку по психологии и узнал название своей болезни – гефирофобия, боязнь мостов. Встречается реже, чем патологическая боязнь высоты, хотя достаточно часто. Возникает зачастую внезапно, в зрелом возрасте, без всякого видимого повода. А в случае с Траделлом повод был очевиден. Но все равно непонятно, что в его мозгу «клацнуло», отчего давние угрызения совести вылились именно в эту форму заболевания. У других – депрессия, суицидальные мысли, а у него – комичная мостобоязнь.
Однако и депрессия не заставила себя долго ждать. Она сочеталась с ночными кошмарами. Неделями и месяцами Траделл боролся с наваждением – без особого успеха. Ему вдруг стало ясно – я убийца. То, что мы сделали, – убийство. Не возмездие, а то, за что мы других сажаем, – убийство. Преднамеренное. Убийство первой степени. Которое карается смертной казнью или пожизненным заключением.
Вконец измотанный, Траделл за две недели до рейда на злополучную квартиру явился к Фрэнни Бойлу за советом. Тот точно помнил дату: третье августа 1987 года, понедельник.
Предварительно Траделл известил Гиттенса о своем решении. Детектив принял известие молча. Все, что можно было сказать по данному поводу, он уже сказал.
– Мы убили его, – заявил Траделл. – Мы с тобой убийцы!
– Брось, Арчи! Что за бред!
– Знаешь, я подростком был церковным служкой... Кто кого оставил? Бог меня? Или я – Бога?
– Арчи, ты уже не подросток. И в церковь, думаю, тебе дороги нынче нет.
– Вот именно! Кому я в церкви нужен – убийца!
– Фазуло мог получить пожизненное, а при ловком адвокате – лет пятнадцать. И что бы это был за цирк: сегодня Фазуло отсидел бы десять лет и через пять лет вышел бы на свободу. Как тебе это нравится? Мой друг в земле лежит, а Фазуло жизни будет радоваться и доживет до ста лет?
– Я спрошу Фрэнни, что мне делать.
– Не совершай подобной глупой ошибки!
– Плевать мне на все!
– Это ты сейчас так говоришь. Потом тебе станет очень даже не плевать! Ты чего от Фрэнни ждешь? Думаешь, поболтаете вы по душам, и ты уйдешь от него обновленный и очищенный? Голубчик, прокурор не священник. Он исповеди обязан протоколировать. Если кто-то признался ему в убийстве, он не может сказать: раз ты раскаиваешься – ступай с Богом. Он обязан открыть дело об убийстве. Работа у него такая. Ничего личного. Он нас обоих к суду притянет.
