а мех сваливался в тонкие мокрые сосульки. Но пока плащ ещё не промок насквозь, герцог оставался на палубе. Дел у него, в общем, не было никаких, основные дела начнутся на берегу, и потому он вполне сносно выспался, отдохнул и с нетерпением ждал, когда же вдали покажутся столичные башни. Дело было сделано легко, потерь немного, большинство раненых должно выкарабкаться, а самое главное – смутьян мертв и больше не может угрожать ничьему покою, девушка спасена. Валентин сказал, что она уже точно не умирает и даже постепенно идёт на поправку.
Только от него Риган узнал, что спасённая его войском девица на самом деле приёмная дочь Сорглана, но для него этот факт был разве что любопытным дополнением. Он и по собственному опыту знал, как важно здесь усыновление, проведённый по всем правилам обряд. Имела значения не кровь, а то, как к девушке относились граф и его супруга. Они считают её своей дочерью, они волновались за неё неподдельно, так что и их радость, что она спасена и выжила, будет неподдельная, само собой.
Герцог ещё раз прошёлся по палубе от носа до кормы и обратно. Надо бы с ней поговорить. Хотя бы пару слов, раз она, вроде бы, пришла в себя. Долг вежливости.
Он подошёл к кормчему и указал на «Фаластар», идущий слева. Тот обменялся сигналами с соседом, и корабли начали сближаться. В какой-то момент по сходящимся бортам подтянули, перекинули друг другу швартовы, стянули корабли и установили узкую доску, по которой можно было перебраться с корабля на корабль. Риган вспрыгнул на доску и, ловко балансируя руками, перебрался на борт «Фаластара». Его встретил Хедаль.
– Что-то случилось? – уточнил он на всякий случай.
– Нет. Ничего. Думаю, мне надо переговорить с дочерью графа, пока мы не добрались до столицы. Как она?
– Хорошо. Держится, лечение переносит терпеливо. Говорить может. Но не встаёт, само собой. На берег придётся спускать на носилках.
– Кстати, когда мы прибудем?
– Завтра утром. Уже вот-вот.
– Ну и отлично. Устал?
– Нет. Бывало намного хуже. – Хедаль тихо рассмеялся. – Честно говоря, немного жалею, что не имел возможности прикончить этого ублюдка. Я бы с удовольствием.
– Так это и не я сделал. Он сам. И чем это он тебе-то не угодил?
– Да хотя бы тем, что его люди учудили в деревне. Ты-то не видел. Сходную картину я помню по своей родной деревне. – Он потемнел лицом. Несмотря на то что прошло уже много времени, рана кровоточила по-прежнему. – Я живо вспомнил маму, сестёр… Да и сам. Если б не ты, я б до сих пор рубил руду или крутил ворот какой-нибудь, если б ещё не подох.
– Ладно, Хедаль…
– И в поместье тоже. Ты же знаешь, что он оставил восемь своих наложниц с маленькими детьми, мол, хватайте, кто какую хочет? Да и рабыни у него мне кое-что порассказали, как он любил развлекаться. Хорошо ему, что он утонул, я б ему кишки-то повымотал… Ненавижу таких, как он!
– Он всё-таки сын графа Бергденского, Хедаль. Не стал бы ты всё это делать, я б не дал.
– Да ладно. Потом сказать, что он погиб в бою, и делов…
Риган расхохотался.
– Ты быстро учишься. Далеко пойдёшь. Ладно. Проводи меня к девице.
У входа в каюту герцог сбросил промокший плащ, отдал его слуге, который вышел от дочери графа Бергденского с пустой мисочкой, и смахнул с лица капли растаявшего снега.
– Как она? – уточнил он и у слуги.
– Поела, господин, – доложил тот. – Чувствует себя, вроде, получше. Не спит.
– Вот и отлично.
Герцог, пригнувшись, вошёл в низкую дверку и осторожно прикрыл её за собой. За поскрипывающими стенами каютки продолжался серый, но ещё светлый пасмурный вечер, а здесь даже несмотря на подвешенный на длинной цепи светильник было темновато, видимо, чтоб свет не раздражал больную. Окно было мутное, лишь чуть протёртое от соли, в каютке сильно пахло смесью лекарственных запахов и свежим бульоном.
Было тесновато. Большая каюта была так загромождена вещами и всем, что требовалось для офицерских совещаний, что её не смогли разгрести для пострадавшей. Поэтому поместили спасённую в маленькой каютке, выкинув оттуда всё, что врач посчитал лишним. То есть почти всё, кроме мебели. Теперь здесь остались только кровать, крохотный столик и скамейка, подставленная к кровати для удобства, чтоб можно было ставить и класть туда всё то, что могло понадобиться больной – подниматься она, понятно, не могла.
Была, конечно, и массивная жаровня, полная углей, которая распространяла вокруг упоительное сухое тепло, так что в каюте можно было бы и догола раздеться. Среди всяческих вещей на кораблях флотилии нашли и притащили сюда всё самое лучшее, потому стены были закрыты тремя большими гобеленами, а кровать застелена пушистым одеялом, которое герцог пожертвовал из своих запасов.
Под одеялом едва угадывалось тело молодой женщины. Она лежала на спине, но отвернувшись от двери и прикрыв глаза. Поверх одеяла она положила одну руку – хрупкая белая кисть, бессильная и неподвижная, была на удивление трогательна. По подушке рассыпались густые волосы, цвета которых Риган сперва не разобрал.
– Миледи, – негромко позвал он и шагнул поближе, отводя рукой с дороги висящий на уровне груди светильник. Каютка была такая маленькая, что от двери до кровати пришлось бы сделать не больше двух семенящих шагов.
Она слегка, едва заметно вздрогнула и медленно повернула голову на звук.
– Я – герцог Кольдеронский. Как вы себя… – начал он и осёкся.
На него смотрели глаза цвета тёмного неба, огромные на похудевшем лице с острыми скулами и несколько крупноватой нижней челюстью. Полные, чётких очертаний губы, нос с небольшой, почти незаметной горбинкой, впалые щёки, высокий лоб, обрамлённый крупно вьющимися волосами. Глаза…
– Инга, – выдохнул он. Смотрел, не веря, но больно сжавшееся сердце не позволяло думать, что это просто маара, видение… Это лицо, так похожее на то, которое снилось ему ночами, после чего он просыпался и плакал, глаза, смотревшие на него с фотографии, бережно хранимой, как самая большая драгоценность. Он смотрел, не находя в себе сил произнести хоть слово, будто боялся, что видение рассеется. И потому увидел тот момент, когда её глаза расширились, вспыхнув узнаванием, и стали ещё больше, ещё яснее. – Господи, Инга…
– Слава? Ростислав?! – Она попыталась подняться, но мужчина, сделав ещё один шаг, прижал руки к
