На этой же полуправде, полулжи, будто она не желала казни Марии Стюарт,стоит Елизавета и в собственноручном письме к Иакову VI. Снова заверяет она,что жестоко огорчена «трагической ошибкой», происшедшей без ее ведома исогласия («without her knowledge and consent»). Она призывает бога в свидетели,что «невиновна в этом деле», что у нее и в мыслях не было предать Марию Стюартказни («she never had thougt to put the Queen, your mother, to death»), хотя еесоветники все уши ей этим прожужжали. И, предвосхищая естественное обвинение втом, что Девисон только служит ей прикрытием, она горделиво заявляет, чтоникакие силы на земле не принудили бы ее свалить свое распоряжение на плечиисполнителя.
Но Иаков VI отнюдь не жаждет знать правду; ему важно одно: снять с себяподозрение, будто он спустя рукава защищал жизнь матери. Разумеется, как иЕлизавете, ему не подобает сразу же возгласить «аминь» и «аллилуйя». Он долженсоблюсти видимость удивления и возмущения. Он даже отваживается на внушительныйжест – торжественно объявляет, что столь великое беззаконие не останется безотмщения. Посланцу Елизаветы воспрещено ступить на шотландскую землю, и за ееписьмом в пограничный Берик послан верховой; пусть весь мир видит, что Иаков VIощерил зубы на убийцу своей матери. Однако лондонский кабинет давно ужеизготовил эликсир, с помощью которого сын молчаливо «проглотит» весть о казниматери. Одновременно с письмом Елизаветы, рассчитанным на «подмостки мира», вЭдинбург следует и другое дипломатическое послание, в коем Уолсингем сообщаетшотландскому канцлеру, что Иакову VI обеспечено преемство английского престолаи что, следовательно, по той, темной сделке ему заплачено сполна. Это сладкоепитье оказывает на безутешного Страдальца поистине волшебное действие. ИаковVI ни словом больше не заикается о денонсировании союзного договора. Его небеспокоит даже, что тело его матери лежит непогребенным где-то в закоулкахцеркви. Не протестует он и против того, что ее последняя воля – упокоиться нафранцузской земле – грубо нарушается. Словно по волшебству, уверился он вневиновности Елизаветы и с готовностью клюет на приманку «трагической ошибки».«Тем самым вы очищаете себя от вины в этом злополучном происшествии» («ye purgeyoure self of one unhappy fact»), – пишет он Елизавете и в качестве смиренногонахлебника желает английской королеве, чтобы ее «душевное благородство стало навеки вечные известно миру». Магическое обетование Елизаветы льет елей набушующие волны его неудовольствия. Отныне между ним и женщиной, подписавшейсмертный приговор его матери, устанавливается нерушимый мир и согласие.
У морали и у политики свои различные пути. Событие оценивается по-разному,смотря по тому, судим мы о нем с точки зрения человечности или с точки зренияполитических преимуществ. Морально казнь Марии Стюарт нельзя простить иоправдать: противно всякому международному праву держать в мирное время взаточении королеву соседней страны, а потом тайно свить петлю и вероломносунуть ей в руки… И все же нельзя отрицать, что с точки зрениягосударственно-политической устранение Марии Стюарт было для Англииблагодетельной мерой. Ибо критерием в политике – увы! – служит не право, ауспех. В случае с Марией Стюарт последующий успех оправдывает убийство, так каконо принесло Англии и ее королеве не беспокойство, а спокойствие. Сесил иУолсингем правильно расценили реальное положение вещей. Они знали, что другиегосударства побоятся возвысить голос против подлинно сильного правительства истанут трусливо смотреть сквозь пальцы на его насильнические действия и дажепреступления. Они верно рассчитали, что мир не придет в волнение из-за этойказни; и в самом деле, фанфары мести во Франции и Шотландии внезапно умолкают.Генрих III отнюдь не рвет, как грозился, дипломатических отношений с Англией;еще меньше, чем когда надо было спасать живую Марию Стюарт, собирается онотправить за море хотя бы одного солдата. Он, правда, велит отслужить вНотр-Дам пышную траурную мессу, и его поэты пишут несколько элегических строф вчесть погибшей королевы. На этом вопрос о Марии Стюарт для Франции исчерпан ипредан забвению. В шотландском парламенте слегка пошумели. Иаков VI облекся втраур; но проходит немного времени, и он уже снова выезжает на охоту наподаренных ему Елизаветой лошадях, с подаренными ему Елизаветой легавыми;по-прежнему он самый уживчивый сосед, какого когда-либо знавала Англия. Итолько тяжелодум Филипп Испанский спохватывается наконец и снаряжает своюАрмаду. Но он одинок, а против него – счастье Елизаветы, неотъемлемое, как этовсегда бывает со славными властителями, от ее величия. Еще до того, как доходитдо боя, Армаду вдребезги разбивает шторм, а вместе с ней терпит крушение идавно вынашиваемый план наступления контрреформации. Елизавета окончательнопобедила, да и Англия со смертью Марии Стюарт избавилась от величайшей угрозы.Времена обороны миновали, отныне ее флот будет бороздить океаны, направляясь кдалеким землям и объединяя их в мировую империю. Множатся богатства Англии,последние годы царствования Елизаветы видят новый расцвет искусств. Никогдакоролевой так не восхищались, не любили ее и не поклонялись ей, как после этогопозорнейшего ее деяния. Из гранита жестокости и несправедливости воздвигаютсявеликие государственные сооружения, и неизменно фундаменты их скреплены кровью;в политике неправы только побежденные, неумолимой поступью шагает история черезих трупы.
Однако сыну Марии Стюарт предстоит еще нешуточное испытание: не внезапнымпрыжком, как мечтал, взберется он на английский престол, не так скоро, какрассчитывал, получит обещанную мзду за свою продажную снисходительность. Емупридется – величайшая казнь для честолюбца – ждать, ждать и ждать. Пятнадцатьлет, почти столько же, сколько мать его томилась в плену у Елизаветы, вынужденон в бездействии дремать в Эдинбурге и ждать, ждать, ждать, пока скипетр невыпадет из охладелых старушечьих рук. Брюзжащий, недовольный, сидит он в своихшотландских замках, выезжает часто на охоту, пишет трактаты на религиозные иполитические темы, но все его дела сводятся к одному – к бесконечному,бесплодному и злобному ожиданию некоего известия из Лондона. А его все нет инет. Можно подумать, что кровь соперницы, пролившись, вдохнула в Елизаветуновую жизнь. Все крепче становится она со смертью Марии Стюарт, все увереннее,все здоровее. Покончено с бессонными ночами, с укорами совести, которые тактерзали ее все месяцы и годы нерешительности; все сглажено, смыто без следаспокойствием, дарованным ее стране, ее правлению. Ни один живущий не осмелитсябольше оспаривать ее корону, и даже смерти ревнивая женщина оказывает бешеноесопротивление, даже ей не отдает она короны. Семидесятилетняя старуха, цепкаяи неподатливая, не хочет умирать, целыми днями блуждает она по дворцу, переходяиз комнаты в комнату, нигде не находя покоя. Яростно и величественносопротивляется она, не желая никому на свете уступить престол, за который такупорно и беспощадно боролась.
И все же час настает: наконец-то в жестоком единоборстве смерть одолеваетнеподатливую; но из легких еще вырывается хрипение, все еще бьется, хоть тише итише, старое неукротимое сердце. Под окном, с оседланной лошадью на поводу,посланец нетерпеливого шотландского наследника ждет условного знака. Некаяпридворная дама обещала, как только жизнь королевы оборвется, бросить ему изокна перстень. Проходят долгие часы. Посланец напрасно смотрит вверх; стараякоролева-девственница, отвергшая стольких искателей ее руки, все еще неподпускает к себе смерть. Наконец двадцать четвертого марта зазвенело окно,торопливо высовывается женская рука, сверху падает перстень. Гонец немедлясадится на коня и два с половиной дня скачет без передышки в Эдинбург – этаскачка осталась памятной в веках. Так же как тридцать семь лет назад изЭдинбурга в Лондон гнал во весь опор лорд Мелвил, торопясь известить Елизавету,что Мария Стюарт родила сына, так теперь другой гонец спешит назад к сыну,чтобы сообщить, что смерть Елизаветы принесла ему вторую корону. Ибо Иаков VIШотландский в этот час становится равно и королем Английским – наконец-тостановится Иаковом I. В сыне Марии Стюарт обе короны соединились навсегда,злосчастная борьба многих поколений, пришла к концу. Темные, извилистые путиизбирает подчас история, но неизбежно исполняются ее разумные цели, неизменнаяисторическая необходимость вступает в свои права.
