— Не станем подходить близко, — сказал Метельский. — Вон ставят экраны, увидим и так.
Ближе к обелиску быстро устанавливали два больших экрана. Вот они включились, показывая приближенный, но пока пустой балкон. С него свисал ковер — широкие красные поля, и красный же герб на белом поле посередине.
— Наверное, герб папы римского, — сказала Хельга, смотревшая туда же. — А может, и Ватикана. Красиво.
На балкон вышла группа людей, папу было легко узнать: в центре, в простом белом облачении.
— Думала, одежда будет роскошнее, — заметила Хельга. — Хотя бы как у вашего патриарха по праздникам.
Папа благословил необозримую толпу и заговорил на латинском, звук был громкий. «Молитва „Ангел Господень“, — проинформировала „Сивилла“. — Перевести?»
«Не надо».
Папа перекрестился, помолчал, и заговорил уже другим тоном, торжественным и одновременно печальном: — InnomineDomini…
«Переводи», — сказал Метельский.
«Во имя Господа, уповая на уже скорый приход возлюбленного Сына Его, хочу обратиться к вам — и христианам, и другим членам Единой церкви, и к тем, кто пока остается во тьме — с предупреждением. Да, в сердцах людей есть тьма. Немало ее остается в личных, семейных и социальных отношениях. В последние десятилетия ее становилось меньше, а в международных отношениях она, казалось, была изжита совсем. Особые надежды мы возлагали на Мадоса, как посланца нашего Господа и предтечу Иисуса Христа. Однако события последних лет разрушили эти надежды.
Да, Мадос от Господа — но как и те испытания, которые посылаются нам, чтобы укрепить в вере или привести к ней. Да, Мадос предтеча Христа — но как тот зверь, что по Иоанну Богослову выйдет из бездны,[30] или, в другом месте — из моря,[31] чтобы обольщать народы земные. То, что он выйдет из бездны и моря, говорит о его двойственной природе, он ставленник сатаны и одновременно выходец из человеческой среды: море — символ неспокойного, мятущегося людского мира…»
— Что это, — возбужденно сказала Хельга. — Папа признает Мадоса Антихристом?
Метельский потряс головой: — Похоже на то. Но погоди, дай послушаю…
Однако слышно стало хуже: возгласы удивления, порою крики, взволнованные разговоры — всё слилось в штормовой гул. Вряд ли когда выступление Папы Римского вызывало такую бурю. Даже «Сивилла» спотыкалась, переводя.
«Пусть тьма сгущается, но мы уже ходили во тьме, и однако увидели свет великий… Слово Божие воплощено в Иисусе, который есть свет мира… Да будет он защитой и надеждой для нас, даже в последние дни сего мира…»
Вдруг упала мертвая тишина.
— Смотри, — свистящим шепотом сказала Хельга, указывая вверх, где перед куполом собора тянулся ряд статуй. Две из них были странно тёмные, резко выделяясь на фоне других, светлых тонов. Вдруг пришло осознание, что еще недавно их не было.
Два тёмных ангела, будто опершиеся на сложенные черные крылья.
— А-а! — возгласы из толпы слились в единый стон.
Крылья медленно расправились, и ангелы, как огромные черные вороны (куда там Мунину!) взмыли над площадью. Порыв ветра толкнул Метельского, и Хельга ухватилась за его руку. Некоторое время ангелы парили — выше обелиска в центре площади, — а на балконе началось брожение. Несколько человек в странной, оранжевой с черным одежде, метнулись вперед Папы, поднимая руки.
Но тут же упали, да и другие на балконе, кроме Папы.
— В оранжевом, это гвардейцы, — хрипло сказала Хельга, — элитная охрана Ватикана. Всех сняли из станнеров. А темные ангелы — похоже, птички Мадоса. У него не только п`урги.
Папа поднял обе руки — то ли в жесте самозащиты, то ли благословения. Ангелы спикировали прямо к нему, схватили за эти руки и снова взмыли в воздух, синхронно маша крыльями. Ненадолго они повисли над площадью — и вдруг отпустили Папу!
Толпа издала единодушный вопль, а белая фигура, беспомощно поворачиваясь, рухнула с высоты полусотни метров. Оператор холокамеры видимо сохранил самообладание: на обоих экранах возникло изображение распростертой на мостовой фигуры в белом, только теперь это белое быстро напитывалось красным.
— Красное и белое, — прошептала Хельга, судорожно держась за руку Метельского. — Как на том ковре.
Толпа застонала — казалось, это застонали камни на площади. Несколько человек бросились к Папе, но по толпе прошло и другое движение: все больше и больше людей стали вставать на колени. Со всех сторон начало доноситься бормотание по-латыни — наверное, молитвы, — и вскоре слилось в неотвязный гул. Черные ангелы всё реяли сверху, а потом куда-то скрылись.
Метельского потянули за руку, это Хельга тоже встала на колени. На коленях стояли уже почти все на огромной площади. Этот католический обычай не нравилось — всего несколько раз сходил с родителями в польский костел, а потом предпочел уехать, — но теперь оставаться на ногах стало неудобно, и тоже опустился на колени рядом с Хельгой.
— Отдают почести Папе и молятся, — прошептала Хельга. — Жаль, я не знаю молитв. Сегодня Мадос нажил себе много врагов. Но ему, видно, стало наплевать.
— Надо уезжать, — сказал Метельский. — Как бы и тут не началось, как в Петербурге.
— Хорошо. — неожиданно легко согласилась Хельга. — Наша война не здесь.
Они поднялись и начали пробираться к выходу с площади. Народу было гораздо больше, чем когда приехали, и мувекса пришлось ждать долго.
— Если бы водителями были люди, как в старину, вообще бы не уехали. — сказала Хельга. — Для итальянцев сегодня день траура.
На парковке наверное вызвала Мунина, потому что тот почти сразу подлетел к глайдеру
— Бр-р, теперь будет напоминать тех ангелов.
— Куда летим? — спросил Метельский. — Ты говорила, это где-то за городом.
— Остия. Когда-то древнеримский порт, а сейчас курортный городок недалеко от Рима.
Метельский справился у «Сивиллы»: — Да, всего тридцать километров. Там и заправки есть.
Летели недолго, почти сразу впереди появился розоватый глянец — солнце садилось в Тирренское море. Метельский связался с отцом Себастьяном и повел глайдер на метку его трансида.
— Вот не думал, что еще встретимся. И что нас вообще занесет в Италию.
— Куда нас еще только не занесет, Лон, — вздохнула Хельга.
Место оказалось на окраине городка: зеленый луг, остатки стены (видимо, очень древней), несколько серебристых ангаров. Сели около одного из них. Отец Себастьян уже шел навстречу, одетый, как в Иерусалиме: черный плащ поверх белой туники.
— InnomineDomini, — сказал он, — приветствую вас. Вы знаете, что произошло с Папой?
