мне опять приходилось менять слова на ходу:
- Я розу сорву и цветок подарю
Тому, кого нежно и страстно люблю…
За моей спиной восторженно замычал мальчишка-паж, а фея Канарейка ахнула, защебетав птичкой:
- Удивительно, - восхитилась она, - никогда не видела подобной магии!
Да, песня подействовала. Из-под земли пробивались и начинали виться зелёные ростки. Они кустились и обрастали листьями прямо на глазах. Тут же на них набухали бутоны, которые распускались пышными розами, но не опадали, а ползли по стенам замка всё выше и выше. За считанные минуты розовые кусты заполонили ворота, закрыв их до самого верха, дотянулись до окон, потом до смотровых башен…
- Розы великолепны! – похвалила меня Канарейка. – Что ж, надеюсь, у красивого мальчика всё будет хорошо. А мне пора.
Маленькая птичка вспорхнула над моим плечом и унеслась в ночное небо, а я продолжала и уже заканчивала песню:
- И пусть вьётся хмель,
Я пою во хмелю.
Хмельна от любви,
Безнадёжно люблю.
Поверх розовых кустов взметнулись и легли плети хмеля, выпуская гроздья шишечек, и только тогда я замолчала.
Всё, теперь Брайер надёжно спрятан от врагов на сто лет. А через сто лет посмотрим, кто кого победит.
- Мне тоже надо уходить, - сказала я, поворачиваясь к мальчишке-пажу. – И как можно скорее. Покажи дорогу туда, откуда мы с тобой прибежали.
Луна выглянула из-за туч, и теперь она очень опасно висела почти над самыми кронами деревьев.
Мы побежали обратно, и мой провожатый так и захлёбывался от восторга:
- Вы и правда – фея, сударыня? Вы же – фея?! А та фифа – она тоже фея? И та черная? Сразу три феи! Вот мне повезло! Кто-то сто лет проживёт и ни одного даже самого завалящегося волшебника не встретит, а тут – сразу три феи! И та песня, которую вы пели – это ведь заклинание, да?
- Да, - сказала я, догадываясь, что завтра об этом будет рассказано всем. – Да, я – фея. И любой, кто потревожит сон барона фон Розена, погибнет безвременной смертью. И ещё – он не убийца короля Этельреда, это сделал граф Мертен… то есть он ещё не граф… А, бесполезно, - я в отчаянии махнула рукой и замолчала.
Объяснить это десятилетнему мальчишке – значит, поставить под угрозу его собственную жизнь. Лучше ему ничего не знать, потому что он всё равно ничего не сможет сделать.
Луна клонилась к лесу всё ниже, а паж болтал, не умолкая:
- Если вам понадобится ещё помощь, то вы меня только позовите! – клялся он. – Только вспомните обо мне! Меня зовут Сигибертус. Это значит – приносящий удачу! Я обязательно принесу вам удачу!
- Да-да, обязательно, - ответила я, думая о своём.
Мне надо успеть проплыть под мостом туда и опять обратно. И как-то постараться попасть в нужный мне временной отрезок. А что если я опять промахнусь? Как же действуют эти ворота между мирами? Может, надо попросить Круглый мост доставить меня в определённый год?
- Какой сейчас год в Швабене? – спросила я Сигибертуса.
- Шесть тысяч семьсот пятый от сотворения мира, - бодро отрапортовал он.
Я и забыла, что тут вряд ли живут по нашему летоисчислению. Значит, надо подсчитать, какой был год…
Мы оказались на том самом пригорке, где Брайер сто лет тому вперёд получил стрелу в сердце, и тут я увидела, что мы с Сигибертусом не одни.
Там, где на волнах качалась моя лодка, стоял мужчина.
Высокий, худощавый, с копной тёмных волос, он грустно понурился и смотрел в озеро, подойдя к самой кромке. Услышав нас, он оглянулся – совсем молодой парень с бледным, болезненным лицом, прижимавший к груди какие-то бумажки. Я узнала его – в неверном свете луны, на сто лет назад, но узнала сразу.
- Тедерик, - сказала я, и он встрепенулся – испуганно и суетливо.
Я остановила пажа, схватив за плечо, потрепала по голове и сказала:
- Всё, малыш, теперь ты бежишь обратно и больше не совершаешь никаких безумств. Оставь колдунов и ведьм нам, феям. Лучше ни во что не вмешивайся. Понял?
- Понял, - проворчал он. – Но вы если что – имейте меня в виду. Я – Сигибертус. Мой отец ткач, он ткёт гобелены с предсказаниями. Я тоже стану ткачом, и сотку вам самое лучшее предсказание.
- Хорошо, хорошо, спасибо, - я развернула его и подтолкнула, чтобы убегал побыстрее, а сама пошла с пригорка, навстречу Тедерику.
Луна почти касалась макушек деревьев, и я начала отвязывать лодку.
- Отойди, - приказала я Тедрику, и он послушно отступил. – А теперь слушай, - я бросила верёвку в лодку и стала одной ногой на борт, удерживая ей у берега. – Ты - подлец и завистник. И ты не мир спасаешь от легкомыслия Брайера, а убиваешь его из зависти. Потому что у Брайера есть то, чего нет у тебя, у Мертена и Симиллы…
Он отшатнулся, как будто я его ударила, но не убежал, а продолжал стоять, глядя на меня больными, жалобными глазами. Только никой взгляд побитой собаки не мог меня сейчас разжалобить.
- Брайер никогда не пойдёт на подлость, - продолжала я, - а вы – считавшиеся его лучшими друзьями, пошли на всё, чтобы расправиться с ним. Вы завидуете его счастливой особенности влюблять в себя раз и навечно. Но он не может любить вас всех, он любит только… - тут я встряхнула головой, потому что рассказывать о нашей с Брайером любви этому человеку совсем не хотелось. – Даже если он любит только себя, - твёрдо сказала я, - виноват не он, а вы. Легкомыслие и эгоизм – это не основание для убийства. А завистников всегда настигает кара. Всё в мире закольцовано, дорогой Тедерик. И вас всех накажет жизнь. А Брайер… он справится. И вы будете скрипеть зубами от зависти, глядя, как у него всё получается.
Не дожидаясь ответа, я прыгнула в лодку, перебралась в хвост и завела мотор. Теперь главное – не смотреть в воду.
Лодка летела по воде, как стрела, а я всё подгоняла и подгоняла её, посматривая на небо. Успею или нет? Должна успеть!
Мост промелькнул надо мной, как призрачная тень, и я тут же начала разворачивать лодку, чтобы плыть обратно.
- Фотографирую! Раз, два, три! – раздался крик на французском, а потом я увидела, как на Круглом мосту
