отпуская мои волосы, и рука упала. Но он не умер, он дышал. И я вполголоса запела колыбельную, которая однажды уже излечила его от раны.
Слова приходилось подбирать на ходу, я не помнила песню дословно, но они складывались в стихи на удивление ловко. И легко ложились на ту мелодию, что играли Брайер и Стефан, да и в моём мире я часто её слышала:
- Усни молодым и проспи сотню лет,
Пусть плачет дождь за стеной.
Сокровища наши я сберегу -
Память, любовь и дан-мой.
Тьме ведомо многое, тьма тяготит,
Усни молодым –
И знать ты не будешь ни зла, ни обид,
Не плачет, кто спит.
Усни молодым и проспи сотню лет.
Поверь, так бывает -
Кто спит, тот не знает, ни горя, ни бед,
Страданий не знает.
Сон лечит от горя, от боли и лжи,
От яда, болезни и скверны.
Пусть люди не верят, я знаю, что ты
Умеешь любить и быть верным.
Проснёшься – ты вспомни о нашей любви,
Которой мы были согреты.
И будут завидовать нам короли,
И будут нас славить поэты.
Я пела, и мне казалось, что я слышу звук дан-моя, хотя варган лежал на полу, и никто не осмеливался к нему прикоснуться. Брайер затих на моих руках, а я продолжала петь и укачивать его, и во всём мире никого больше не было – только я и он… он и я…
Когда песня закончилась, я прислушалась к его дыханию. Он дышал ровно и спокойно, как в глубоком сне. И лицо стало прежним – посвежело, трагическая морщинка между бровей разгладилась. Он был такой красивый, и я никак не могла от него оторваться. Но надо было спешить.
- Этот человек, - сказала я торжественно, гладя Брайера по высокому чистому лбу, - будет спать сто лет. И никто не посмеет его разбудить, кроме меня.
- Лучше бы перенести его на постель, - подсказал мальчишка-паж.
- Да, в Розовую спальню, - согласилась я и сказала, обращаясь и к фее Канарейке тоже: – Помогите мне.
- Я?! – она захлопала ресницами, но принялась помогать.
Втроём мы кое-как дотащили Брайера до спальни и уложили на кровать, и всё это время феечка ворчала, что парень тяжелый, и что если владеть высшей целительской магией, то можно было освоить какие-нибудь заклинания по транспортировке предметов.
- Сами почему не освоили? – спросила я.
- Мне сколько, по-вашему? – оскорбилась она. – Я и целительскую магию буду изучать только лет через пятьсот!
- Тогда помолчите.
- Фу, как грубо, - надула она губки, но замолчала.
Устроив Брайера на шёлковых подушках, я сбегала за варганом, тщательно его вымыла и положила возле кровати.
- А теперь уходите, - велела я фее и мальчишке. – Мне надо побыть с ним наедине.
- Не будем вам мешать, - с готовностью ответила фея, и они вместе с пажом вышли из спальни.
Перед тем, как закрылись двери, я услышала, что Канарейка прощебетала:
- И всё же я считаю, что это так неосмотрительно – влюбляться фее в человека. Но так романтично… И я впервые видела разделение души… Это тоже очень романтично…
Так, поторопись Марина. Тебе нельзя терять ни минуты. Я подошла к секретеру, откупорила чернильницу и взяла перо, но сколько ни искала – не смогла найти бумаги. Наверное, этот нахальный колдун всё извёл на любовные письма! Ах да, у меня же есть, на чём написать послание…
Я достала из-за пазухи договор о продаже замка и, перевернув листы на чистую сторону, принялась писать письмо Брайеру. Гусиным пером это было не так-то просто сделать, я постоянно ставила кляксы и рвала бумагу, к тому же, не могла написать всё так, как хотела, потому что мне не хватало знаний языка, на котором говорили в Швабене. Я могла писать только простыми, примитивными фразами, и это дико злило.
Исписав три листа, я так и не сказала главного. Написала, что я - Марина Крошкина, а не фея, что Карабос – это Симилла, что она и Мертен убили короля, отравив его драже, что Анька никогда не была в Швабене, что это я принесла её сумочку и фонарик, что мы с Брайером разминулись в сто лет, и что Брайеру не следует отправлять меня домой, когда я его разбужу. Не надо геройствовать, не надо отпускать меня…
Тут я остановилась, застыв с пером на весу, и на лист бумаги шлёпнулась очередная жирная клякса.
Всё верно, я напишу обо всём, Брайер прочтёт и… и не отправит меня назад. Та Марина Крошкина не проедет под Круглым мостом, не вернётся обратно и не попадёт на сто лет назад… И тогда спасти Брайера будет некому… Канарейка просто не справится…
Как всё запутано с этим временем! И кто же знает его законы?
А может, нет никаких законов? Если я уже нарушила законы этого мира, как могу надеяться, что они существуют…
Тогда… тогда…
Просто нельзя ничего менять. Нельзя – ничего – менять.
Надо написать, кто убийца, кто виноват, а про фею… то есть про меня – молчать.
Что оставить из письма?..
Я начала лихорадочно перечитывать то, что написала, вымаривая все фразы, которые говорили, что я – это фея, но в это время дождь усилился, и луна забежала за тучу.
Буду вычитывать – просто не успею вернуться…
Если оставлю так – Брайер погибнет, потому что фея не придёт…
А, пропади всё пропадом!..
Я разорвала письмо на клочки, подбежала к окну и швырнула их вон. Обрывки полетели по ветру, как перепуганные бабочки. Миг – и они пропали в темноте.
На прощанье я посмотрела на Брайера, и сердце сжалось. Как будто я прощалась со своей любовью навсегда. Но я ведь собиралась вернуться! Ведь Брайеру ещё угрожала опасность на сто лет вперёд!
Закрыв плотно двери, я в темноте сбежала по лестнице, даже не держась за перила, и увидела внизу Канарейку и пажа.
- Идёмте! Быстро, быстро! – я схватила их за руки и потащила вон из замка.
- Ваша волшебная трубочка, - Канарейка протянула мне фонарик, но я только отмахнулась.
Сейчас было не до фонариков.
- Оставьте себе, - сказала я, перебегая двор и оказываясь за воротами. – А теперь не мешайте, - отодвинув фею и мальчишку назад, я постаралась припомнить песню из колдовской книги Тедерикса.
Про розу, которая была подарена любимой девушке.
Только
