два сына. Я организовала раздел драгоценностей и мехов, включая то, что получила из поместья матери Франклина, и все то, что показалось мне ненужным в моей новой жизни. По завещанию я могла первая выбрать себе серебро, картины, мебель, текстиль, фарфор и тому подобное, но взяла очень мало из этого. Мне нужны были сентиментальные вещи: акварели Тернера, которые подарил мне муж, часть постельного белья и другие предметы, которыми мы пользовались долгое время. Были и лично мои вещи, которые могли мне понадобиться. Но почему-то казалось, что имущество не имеет большого значения, и с годами оно его только теряло.
Мое мнение о том, что копить вещи – ошибка, подтвердилось, когда я обнаружила под карнизом чердака Гайд-парка несколько рулонов китайского шелка. Вероятно, они принадлежали миссис Пол Форбс, сестре моей свекрови, и их буквально «спрятали за обшивной доской», как она выразилась, много лет назад. Когда я нашла их за карнизом, прекрасный шелк был безнадежно испорчен дождевой водой.
После того как все неотложные вопросы уладили, насколько это было вообще возможно, я покинула Белый дом в последний раз и отправилась в Нью-Йорк, где за год до этого сняла квартиру на Вашингтон-сквер. Я думала, что это будет самое подходящее место для нас с мужем, когда он покинет президентский пост. Но я приехала туда без него в десять часов вечера 20 апреля. Лорена Хикок расставляла коробки с цветами и тщательно собирала открытки, чтобы мы знали, кого благодарить.
Томми приехала со мной из Вашингтона и тоже была там. Тот факт, что она осталась после смерти Франклина, поначалу создавал впечатление, что он отправился в одну из своих поездок, а мы просто жили как обычно. В то первое лето 1945 года я много занималась физической работой: убирала шкафы в большом доме в Гайд-парке, распаковывала коробки и бочки, привезенные из Вашингтона.
Президент Трумэн прислал в Гайд-парк шофера и автомобиль, чтобы помочь мне пережить первый месяц. После того как в середине мая шофер уехал, я впервые поняла, что нехватка бензина и автомобилей означает для людей в целом. У меня не было машины, кроме маленького «Форда» с ручным управлением, на котором мой муж ездил по Гайд-парку. У него был открытый верх, что вполне подходило для лета. Но когда наступила зима, у нас все еще был только этот маленький грузовичок, и мы с Томми часто представляли собой странное зрелище, когда ехали от Гайд-парка до Нью-Йорка, завернувшись во все пледы, какие только могли найти, чтобы не замерзнуть.
Летом 1945 года обо мне беспокоились много добрых друзей. Однажды мой давний друг майор Генри Хукер, который был близок с Франклином, позвонил и спросил, можно ли им с Джоном Голденом, театральным продюсером, зайти ко мне в гости в Нью-Йорке. При встрече они с очень серьезными лицами спросили о моих планах на будущее.
«Я получила несколько предложений о работе, которые показались мне интересными», – сказала я.
«Что ж, миссис Рузвельт, мы пришли сюда, чтобы предложить вам свои услуги, – сказал мистер Голден. – Мы собрались и назначили себя своего рода комитетом помощи вам. Мы хотели бы, чтобы вы проконсультировались с нами по поводу предложений, которые уже получили и получите в будущем. Тогда мы сможем сказать, хороши ли они. Другими словами, мы будем работать над планированием вашей жизни».
Мисс Томпсон сидела рядом с отвисшей челюстью и недоверчиво смотрела на них обоих. «Я вас правильно расслышала? Вы хотите планировать ее жизнь?»
«Совершенно верно, – ответил мистер Голден. – Как старые друзья семьи, мы считаем, что ей стоит быть осторожнее и делать только то, что имеет значение. Итак, наша идея заключается в том, что я буду помогать с организацией выступлений и рекламой, а майор Хукер займется юридическими вопросами…»
Мне оставалось либо прервать их, либо расхохотаться. «Послушайте, мои дорогие, – сказала я, – я очень люблю вас обоих. Но вы не можете управлять моей жизнью. Мне это наверняка совсем не понравится».
Они ушли, все еще с теплотой в сердце, все еще слегка обеспокоенные и, возможно, немного грустные. «Помните, – сказал майор Хукер, – мы остаемся комитетом и всегда будем готовы помочь».
Время шло, и моя постоянная занятость притупляла одиночество. Не уверена, было ли это вызвано моим собственным планом или просто обстоятельствами. Но моя философия заключается вот в чем: когда есть работа, и ты выполняешь ее в меру своих возможностей, у тебя не остается много времени на мысли о себе.
Первый год после смерти мужа был очень напряженным. Многие люди – принцесса Нидерландов Юлиана, мадам Чан Кайши, посол Андрей Громыко из России и его супруга, генерал и миссис Эйзенхауэр – приезжали ко мне в гости в Гайд-парк. У меня часто бывали дети и внуки, племянницы, внучатые племянники и другие родственники, особенно летом.
Настоящей кульминацией внешней перенастройки моей жизни стало 12 апреля 1946 года, когда мы передали большой дом правительству Соединенных Штатов на церемонии, где присутствовал президент Трумэн. В своей речи я рассказала, что Франклин представлял себе поместье под федеральным покровительством как место, куда могут приехать не только жители нашей страны, но и люди со всего мира, чтобы отдохнуть, обрести душевный покой и силу, как и он сам. Я сказала, что не жалею о передаче дома во владение правительства. Лучше было отдать его вместе со всем содержимым в том виде, в каком его оставил мой муж, чтобы он не стал отражением личности тех людей, которые сделали бы все по-своему после его смерти. «Его дух, – сказала я, – всегда будет жить в этом доме, в библиотеке и в розовом саду, где он хотел быть похоронен».
Перестройки во внутренней жизни, как мне кажется, должны продолжаться вечно, но основные решения я приняла уже к концу первого года. Это Фала, маленький пес моего мужа, так и не приспособился. Однажды, в 1945 году, когда генерал Эйзенхауэр решил возложить венок на могилу Франклина, открыли ворота главной подъездной дорожки, и его автомобиль подъехал к дому в сопровождении воя сирен полицейских машин. Услышав это, Фала выпрямил лапы, навострил уши, и я поняла: он ждет, что его хозяин пройдет по подъездной аллее, как в прежние времена.
Позже, когда мы жили в коттедже, Фала всегда лежал возле двери в столовую, откуда мог наблюдать за обоими входами, как во времена, когда его хозяин был с нами. Франклин часто внезапно уезжал, и Фале приходилось следить за обоими входами, чтобы всегда быть наготове вскочить и присоединиться к вечеринке как можно скорее. Фала принял меня после смерти мужа, но я была просто тем человеком, с чьим присутствием можно смириться, пока не вернется хозяин. Многие собаки в конце концов забывают. Фала никогда
