об императрице Арианне. Едва ли не со времён императрицы Иванны, знаменитой андрийской лисицы, я первая супруга императора, пожелавшая настолько углубиться в законодательство и узнать о своих обязанностях не с чужих слов, но согласно документам. Стефан предлагает мне в помощь фрайна Энтонси, известного книжника и законника, человека немолодого, крайне докучливого и явно считающего, что закон не та сфера, в которую женщинам следует заглядывать без веской нужды. Однако прекословить государю почтенный фрайн не решается, равно как и открыто выказывать истинное своё отношение к Её императорскому величеству, ступившей туда, куда женщинам, даже венценосным, в силу легкомыслия и нетвёрдости разума ступать нельзя. Особенно дамам на сносях, ведь всем известно, что женщина в тягости подвержена капризам, пустым, сиюминутным, а ум её становится мягким, что влажная глина, легко поддающимся самым бессмысленным, диковинным причудам.
Как Стефан и обещал, о моём положении двору и стране объявляют сразу после нашего возвращения из Шайо в столицу. В большинстве своём люди рады этой вести, для многих она – символ высшего волеизъявления, знак, что четвёртый брак государя настолько благословлён богами, что молодая супруга тут же понесла, и двух месяцев со дня венчания не минуло.
Через несколько дней Соррен Элиас сходит в объятия Айгина Благодатного, публично приняв яд. После казни одного кузена и заключения другого в тюрьму Мадалин отправляется на юг, в обитель Молчаливых сестёр, где принимает обеты. За низложением Элиасов следует крупная, серьёзная проверка всех дворцовых слуг. Это не защита, даже родовые клятвы на крови можно обойти, если правильно задавать вопросы, и во дворце служит слишком много людей, чтобы заручиться безоговорочной верностью каждого, но хотя бы на какое-то время они поостерегутся лишний раз брать платы за якобы невинные услуги, шпионаж и доклады. Заодно я без малейших сожалений сокращаю расходы на содержание дворца и двора и с удовлетворением наблюдаю, как завтраки и ужины становятся ещё короче, проще и скромнее. Знаю, траты на бесконечные трапезы и увеселения проживающих в императорских резиденциях вельмож были основательно урезаны ещё при родителях Стефана – Филандер и Арианна меры не ведали ни в чём, – однако и то, что было совсем недавно, полагаю лишним. Стефану всё равно, он почти не обращает внимания, сколько времени и денег уходит на один ужин, и редко оглядывается на то, как ведётся дворцовое хозяйство, но мне, всю жизнь считавшей каждую мелкую монету, что у меня была, такие траты кажутся бессмысленными и бесполезными. К чему они, если можно распрекрасно и без них обойтись?
Вести, что Кассиана и Верена пали жертвами интриг и грязных дел Элиасов, что по их вине и от их руки погибли обе девушки, оказывается достаточно, чтобы север и все, кто носит их цвета, склонили головы, признавая справедливость решения государя. Где это видано, чтобы благородный фрайн, на верность сюзерену своему присягнувший, мыслил избавиться от его жены и заменить её на более подходящую? Уж какой бы ни была императрица Арианна, но даже в смутную пору правления её супруга никому и в голову не приходило, что возможно вот так запросто одну жену в объятия Айгина Благодатного отправить, а на её место другую поставить, словно стулья местами поменять. Посягательство на жизнь монаршей персоны и тех, с кем она связана узами ли крови, венчальными символами, – измена императору и Империи, а с предателями разговор короткий. Да и попытка управлять государем, навязать ему, как в прежние времена, шептунов нынче ложится несмываемым пятном на имя, покрывает род тенью позора, что сойдёт ещё нескоро. И казнь Соррена обращается не только воздаянием за сотворённое им, пусть и чужими руками, но напоминанием всем, где проходят границы допустимого, та незримая черта, за которой интриги и поиск милостей и влияния на пользу себе и роду становятся преступлением против императорского венца и первопрестольного древа.
Впрочем, на месте одного поваленного древа может вырасти новое, прежде бывшее в тени, заслонённое от солнца могучей его кроной. Фрайн Эсмонд Кленси выходит из-под сени Элиасов, чьи цвета его род носил недавно, и уверенно занимает освободившееся место в свите императора и в Верхнем совете. Я видела его и раньше, но всегда мельком, этот молодой ещё, немногословный мужчина всегда держался в стороне, вперёд всех не лез. Спустя всего несколько месяцев фрайн Кленси закрепляет успех своих здравых, взвешенных речей на заседаниях Совета верной службой государю и обручением с фрайнэ Лаверной Дэлиас. Я не стала отсылать девушку ни от себя, ни из дворца, хотя понимала, что прикажи я ей покинуть двор незамедлительно, и она бы подчинилась без возражений, и никто не осудил бы меня за отправку восвояси фрайнэ из опального рода.
Фрайн Блейк Рейни всё же разрывает обручение с Лаверной – по собственному желанию, не по указке отца, – и с разрешения императора покидает двор и столицу. В начале лета мы со Стефаном узнаём не без удивления, что Блейк улетел из Империи, ни словом не обмолвившись, куда направляется. По крайней мере, как сообщает фрайн Шевери, в Вайленсии тот точно не объявлялся.
Илзе пишет, что у неё всё хорошо, она рада вернуться домой и уладила все разногласия с сестрой. Жаль лишь, что письма от Илзе приходят реже, чем мне хотелось бы, да и мои ответные добираются до Финийских земель так, словно почту туда несут пешком, кружным путём по суше.
По некоторому размышлению мы со Стефаном назначаем Шеритту дамой-воспитательницей Миреллы, её наставницей и старшей в её свите. В моей почётное это место остаётся за Брендеттой, но девушку хватает лишь на два месяца, после чего должность по моему настоянию переходит к Лаверне. Ныне при мне состоит больше дам, чем в конце прошлого года, и среди них есть фрайнэ старше Лаверны и замужние, однако Лаверна искренне старается, исполняет всё, что от неё требуется, и всегда пытается разобраться, когда ей поручают нечто новое. Она почтительна, расторопна, внимательна, серьёзна и не сплетничает обо всех по углам. Разумеется, не каждому приходится по нраву внезапное возвышение мало того, что фрайнэ из опального рода, так ещё и девицы, несоответствующей издавна принятым правилам. Кто-то видит в том влияние моего мужа, приближающего к себе фрайнов не только из-за их происхождения, но за заслуги и незаконные таланты. Кто-то полагает, будто регламент я нарушаю сугубо по собственному почину и капризу, от непонимания, что и как должно строиться при дворе. А кто-то считает, что я попросту лезу не в своё дело, перекраиваю дворцовый регламент, возвышаю неподходящих фрайнэ, сокращаю
