в нерешительности: стрелять или не стрелять?
Морозова утверждала: оставив театр, чтобы побывать на квартире и якобы проверить, там ли выдуманные им персонажи, он вообще хотел выйти из игры. Возвращаясь, он знал, что охрана в театр его не пропустит. Но судьба вела его к роковому концу, и игра, придуманная им, превращалась в реальную трагедию. На ступеньках театра его встретил Кулябко, который сам провёл Богрова в театр.
Думаю, что Морозова была права. Ведь сам Богров произнёс на следствии: “Если бы меня кто-то окликнул, я бы от своей мысли отказался”.
Никто его не окликнул. Никто не остановил.
Свидетели того события оставили нам свои воспоминания. Каждый увидел те трагические минуты по-своему.
Из записей Николая II:
“...1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна (великие княжны, старшие дочери царя. — Авт.) были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, т.к. в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстёгивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели всё, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, — полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Всё-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час...”
Из воспоминаний А.Ф. Гирса:
“Я был на линии 6 или 7 ряда, когда меня опередил высокий человек в штатском фраке. На линии второго ряда он внезапно остановился. В то же время в его протянутой руке блеснул револьвер, и я услышал два коротких сухих выстрела, последовавших один за другим. В театре громко говорили, и выстрелы слыхали немногие, но когда в зале раздались крики, все взоры устремились на П.А. Столыпина, и на несколько секунд всё замолкло. П.А. как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: “Всё кончено!” Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчётливо, голосом слышным всем, кто находился недалеко от него, произнёс: “Счастлив умереть за царя”. Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошёл”.
Из воспоминаний профессора Г.Е. Рейна:
“Вбежав в зал, я увидел, что в царской ложе никого не было, а на пересечении левого продольного прохода и поперечного видна была кучка людей, наносивших удары какому-то человеку — очевидно преступнику.
У барьера оркестра, обернувшись лицом к залу, против своего кресла стоял Столыпин. Около него в этот момент я никого не заметил. Я подбежал к Столыпину. Он был бледен, из кисти правой руки сильно брызгала струйка крови из раненой артерии, окрасившая мой мундир и ленту, а на правой стороне груди, на границе с брюшной полостью, виднелось зловещее кровавое пятно, увеличивающееся на моих глазах. Орден Св. Владимира, прикреплённый к петлице форменного белого кителя, был прострелен как раз посередине. Выходное отверстие пули не было видно. Другая пуля, прострелившая кисть правой руки, пролетела в оркестр и ранила музыканта.
Министр был в полном сознании и снимал свой китель, вероятно, для облегчения предстоящей перевязки. Он сказал мне, что сам велел задержать удаляющегося преступника. Я усадил раненого в кресло, наскоро перевязал платком простреленную руку и стал прижимать через жилет кровоточащую рану на груди. В это время подбежало несколько человек, в том числе врачи — мои бывшие ученики по Киевскому университету”.
Из воспоминаний А.Ф. Гирса:
“Преступник, сделав выстрелы, бросился назад, руками расчищая себе путь, но при выходе из партера ему загородили проход. Сбежалась не только молодёжь, но и старики, и стали бить его шашками, шпагами и кулаками...”
А вот показания самого Д.Г. Богрова, данные на допросе 2 сентября 1911 года:
“...но когда Кулябко отошёл от меня, оставив меня безо всякого наблюдения, я воспользовался этим временем и прошёл в проход партера, где между креслами приблизился к Столыпину на расстояние 2-3 шагов. Около него почти никого не было, и доступ к нему был совершенно свободен. Револьвер браунинг, тот самый, который вы мне предъявляете, находился у меня в правом кармане брюк и был заряжен 8 пулями. Чтобы не было заметно, что карман оттопыривается, я прикрыл его театральной программой. Когда приблизился к Столыпину на расстояние 2 аршин, я быстро вынул револьвер из кармана и, быстро вытянув руку, произвёл 2 выстрела и, будучи уверен, что попал в Столыпина, повернулся и пошёл к выходу, но был схвачен публикой и задержан”.
Личный адъютант Столыпина капитан Есаулов в это время вышел в фойе, чтобы отдать распоряжения об автомобиле премьера. Несмотря на инструкцию, он оставил его одного.
Свидетелем тех событий стал писатель Константин Георгиевич Паустовский, рассказавший о них в книге “Далёкие годы”:
“В оперном театре был торжественный спектакль в присутствии Николая. На этот спектакль повели гимназисток и гимназистов последних классов всех гимназий.
Повели и наш класс.
Служебными тёмными лестницами нас провели на галёрку.
Галёрка была заперта. Спуститься в нижние ярусы мы не могли. У дверей стояли любезные, но наглые жандармские офицеры. Они перемигивались, пропуская хорошеньких гимназисток.
Я сидел в заднем ряду и ничего не видел. Было очень жарко. Потолок театрального зала нависал над самой головой.
Только в антракте я выбрался со своего места и подошёл к барьеру. Я облокотился и смотрел на зрительный зал. Он был затянут лёгким туманом. В тумане этом загорались разноцветные огоньки бриллиантов. Императорская ложа была пуста. Николай со своим
