влагу, что изливается из меня?
— И не дать своему рту напиться тобой?
О.
Боги.
После его пошлого признания и прикосновения его костяшек, я вся вспыхиваю, точно подсвеченная изнутри. Как он может говорить о том, что хочет прикоснуться своими губами к тому месту? Он совершенно точно не может этого желать.
— Я ничего так не желаю.
— Почему? — говорю я, задыхаясь, когда его пальцы перемещаются выше и касаются особенно чувствительной точки. — Почему ты хочешь это сделать?
Он перестает меня дразнить, выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.
— Mo khrà, а почему я не должен этого хотеть?
— Потому что… Разве это не, — я морщу нос, — грязно?
— Грязно?
Он переворачивает руку, вытягивает один палец и погружает его внутрь меня.
Шок, который я испытываю из-за этого проникновения, сменяется приятной наполненностью. Мои лёгкие сжимаются, и его имя срывается с моих губ на выдохе. Он вынимает палец, и в то же время прижимается носом к моей шее, а затем снова запускает его внутрь. Всё моё тело начинает содрогаться, и эта дрожь никак не отпускает меня.
— Ты и так уже меня поймала, Behach Éan. Но продолжай вибрировать.
— Я поэтому… поэтому… трясусь?
— Да, mo bahdéach moannan.
«Мо бадок мианан?»
— Что это… значит?
— Моя прекрасная пара.
Когда он вынимает палец, мне кажется, что я потеряла жизненно важную часть себя. Ощущение пустоты только усиливается, когда он отпускает ткань, которую он сдвинул с моей плоти, и она возвращается на место с лёгким хлопком.
На моём лице, должно быть, написано недоумение, потому что он бормочет, с живостью в голосе:
— Какая нетерпеливая маленькая птичка.
Он подносит пальцы, которые были на мне — во мне — к своим губам и вытягивает средний палец, кончик которого блестит так, словно он окунул его в мёд. И когда он вылизывает его дочиста языком, я едва могу сделать вдох.
— Как мёд. Именно такая ты на вкус, Фэллон.
Воздух становится удушающе горячим, как и кровь под моей кожей.
Лор перемещает палец, который он только что облизал, обратно мне под юбку, сдвигает ткань и теперь погружает уже не один, а два пальца. Подвигав ими пару раз туда-сюда — чёрт побери, всего пару раз — он снова меня оставляет.
Я прищуриваю глаза.
— Ну-ну, — тихонько усмехается он, потому что знает, что, дразня меня таким образом, он доводит меня почти до слёз. — Хватит дуться, Behach Éan, и раскрой свой прекрасный ротик. Я хочу, чтобы ты поняла, почему я планирую провести бόльшую часть своей жизни у тебя между ног.
Он подносит пальцы к моим губам и ждёт.
Всё ждёт и ждёт.
Он действительно ожидает, что я… что я… что я…
— Я не коснусь тебя, пока ты не попробуешь себя.
— А я-то думала, что мужчина вроде тебя не опустится до шантажа.
— Любовь моя, мужчина вроде меня живёт ради того, чтобы принуждать и сражать. А теперь раскрой рот.
Я делаю, как он говорит, и он запускает пальцы мне в рот с такой томностью. Мои соки покрывают каждый миллиметр моего языка. И нет, я не понимаю, чем его это так привлекает. Я имею в виду, что эта терпкая сладость не самая ужасная вещь в мире, но я пробовала вещи и получше, например, горную ягоду или ликёр, который они выжимают из её кожуры; а ещё губы Лора — я обожаю вкус его поцелуев; или сыр из Монтелюса — боги, добавление соли делает его просто нереальным.
Он качает головой, после чего наклоняется вперёд, заменяет палец своим языком и вылизывает каждый тёмный уголок моего рта, словно пытается избавить меня от вкуса, который он туда поместил.
«Мне больше достанется».
Пока он завладевает моим ртом, я вспоминаю о том единственном разе, когда я касалась своими губами другого мужчины. Я не хочу об этом вспоминать, и, судя по рыку, который проникает в моё сознание, Лор этого тоже не хочет. Но это воспоминание всё равно всплывает, несмотря на все мои усилия задвинуть его подальше в сувенирные коробочки моего сознания.
Как бы я хотела выбросить ключ к этой конкретной коробке.
Мне очень не понравился мой первый раз, и я неожиданно начинаю переживать что второй раз мне тоже не понравится. Что если я возненавижу сам акт? Что если мне будет больно? Я не хочу, чтобы мне было больно.
Лор отрывается от меня, и его светящие глаза приобретают ледяной оттенок.
— Это будет первый и последний раз, когда мы обсудим твой первый раз, Фэллон.
— Я не… я бы предпочла не…
Он касается большим пальцем моей щеки.
— Я бы тоже предпочёл это не обсуждать, но ты должна знать, что если тебе было больно, то только потому, что он был эгоистичным придурком, который не позаботился о том, чтобы подготовить твоё тело.
Рядом с его глазом начинает дёргаться нерв, словно этот разговор убивает его.
— Меня злит не этот разговор, а человек, который поместил в твои глаза этот страх. Тебе нечего бояться. Нечего. И если в какой-то момент ты почувствуешь боль, ты попросишь меня прекратить, и я, мать его, прекращу. Ты меня услышала?
Я смотрю на него, раскрыв рот. Смесь унижения и восхищения наполняет мою грудь.
Он обхватывает мои горящие щёки руками, и запрокидывает мою голову.
— Ты мне доверяешь?
— Да.
— Хорошо.
Его руки опускаются на бретельки моего платья, и он резко сдёргивает их с моих вздымающихся плеч.
Когда ткань опускается по моим рукам, освобождая мои груди, я спрашиваю:
— А ты мне доверяешь, Лор?
Его взгляд отрывается от затвердевших пиков, смотрящих на него.
— Ты моя пара, Фэллон.
— Я и раньше была твоей парой, но ты мне не доверял.
— Ты права. Это было мелочно с моей стороны, но поскольку я древний правитель, я, похоже, не был готов к горечи твоего отказа.
Он проводит ладонями вниз по моим рукам, подхватывает ткань и спускает её ещё ниже.
Комбинация такая узкая, что прилипла к моей талии.
— Как зовут женщину, которая плохо отозвалась об этом теле?
— Что?
— Ты упоминала, что у кого-то хватило дерзости заставить тебя усомниться в том, как шикарно ты выглядишь.
— Я почти уверена, что не упоминала об этом. По крайней мере, вслух.
— Назови её имя.
— Лор, это не имеет значения.
— Для меня имеет значение, если кто-то причиняет боль моей паре.
Он кладёт руки на мой торс, и его большие пальцы прижимаются к впадинкам, тянущимся вдоль моего пресса. Его руки взбираются вверх по моему телу и останавливаются под
