двойника. Смуглый накачанный парень выглядит в зеркале бледным сутулым старичком, утирающим пот со лба. А тогда до красок ли и кистей? Бросив кисть, Байрам глухим голос просит нож, чтобы сделать деревянную фигурку. Не рисовал он акварелью, не умеет! А Ковач мягко убеждает: мол, резьба по дереву намного сложнее, мы никуда не продвинемся! Лучше давай так: я беру твою руку, и вместе начинаем изображать глаза. Не овал лица, не всклокоченную черную шевелюру, а именно глаза. Только не отворачивайся, родной, иначе ничего не выйдет!
Во время совместного рисования Байрама внезапно прорывает нервной и страстной речью о женщинах, дескать, им слишком много разрешили! Мулла сказал: женщина не должна драться, это против традиций! Она должна растить детей, готовить еду для мужа и убирать дом. Будь его, Байрама, воля, он бы всех женщин (в первую очередь Лейлу) упрятал под паранджу и заставил жить по правилам шариата! А еще специальным законом запретил бы заниматься ушу!
– Конечно запретим! – поддакивает Ковач, не забывая вести руку. Он знает: это автоматическая речь, не надо вникать, главное – процесс. Даже когда порыв ветра распахивает форточку и внутрь влетает несколько опавших листьев, Ковач не отрывается от дела.
С наступлением осени мастерская не отдыхает (скорее, наоборот). Дуб посыпает двор желудями, где-то проглядывают желтенькие листочки, а народу не убывает, напротив, едут и едут, уже размещать негде. Большой дом забит под завязку, поэтому кто-то ищет жилье в поселке, кто-то, приехав на машине, разбивает палатку неподалеку (по счастью, еще тепло). Они покорно встают в очередь, понимая: всех и сразу взять в работу невозможно. И все же Ковач старается провести с каждым сеанс-другой, чтобы приучить к зеркальному двойнику. Больной должен стать пленником амальгамы, освоиться в зазеркалье, познав себя со всеми несообразностями, искажениями и душевными перекосами. А затем вернуться обратно и под руководством Ковача начать ваять собственное изображение, медленно, но верно освобождаясь из плена. Завершение автопортрета – высшая точка, когда с пленника спадают оковы, – проходит бурно, а в случае Байрама это еще и опасно!
Тот внезапно вырывает руку и, отскочив от мольберта, начинает кружить по мастерской. Ударит в стену? В зеркало? Слава богу, из московской квартиры Ковач перевез металлические зеркала, осколков не будет…
– Так, присел! Слышишь, что говорю?!
Тон реплики не предполагает ослушания, но Байрам продолжает бессмысленно кружиться.
– Я сказал: сел на место!!
Ковач повышает голос (чего почти никогда не делает), лишь после этого парень усаживается на стул. Нет, не идет работа, похоже, тут надо попробовать скульптурный портрет – из пластилина. А тогда перенесем сеанс на завтра, а лучше – на послезавтра, пусть отдохнет от Лейлы, от шариата и прочей ерунды, засевшей в черноволосой голове.
«Да и мне хорошо бы отдохнуть…» – догоняет мысль. Ковач неистов, жаден к работе, он непрерывно доказывает невидимым оппонентам свою состоятельность. Вот чего можно достичь, когда не бьют по рукам! Возьму еще десять человек (а лучше двадцать), с самыми разными диагнозами, поставленными вами, идиотами, и продвину человека к выздоровлению. Да, не за неделю, работа движется медленно, но движется! А у вас?! Мертвая зыбь царит в ваших учреждениях! Превратив людей в живых мертвецов, вы обманываете родственников, себя, а главное – тех несчастных, что попали к вам в руки. «Иди, ты живой!» – говорите, выписывая из больниц, а на самом деле отпускаете на волю големов, коих поточным методом изготавливаете на ваших чудовищных конвейерах…
Внезапно Ковач задумывается. «Големы», «поточный метод» – это любопытно, надо Борисычу сказать. Самому-то записывать некогда, пахота с рассвета до заката, но вот нашелся Эккерман, что тщательно фиксирует мысли и словечки. И пусть фиксирует, оно того стоит! «Метод Ковача» – чем не заглавие книги? Опять же, символ проглядывает, как утверждает помощник. Ковач никогда не задумывался над происхождением своей фамилии, но Борисыч объяснил, мол, так называли кузнеца в некоторых славянских наречиях. Но если тот обрабатывал косную материю вроде железа и чугуна, то здесь в обработку идут живые души! Ай да Борисыч, ай да сукин сын!
Временами Ковач начинал ощущать себя чем-то вроде аэробуса, в чьем уютном и безопасном чреве несчастные улетают в сказочную страну, где безраздельно царит душевное здоровье. «Главное, господа нормальные, не висните на крыльях, не подрезайте их, оставьте в покое экипаж волшебного самолета. Иначе говоря, не присылайте проверяющих из райздрава, не мучайте допросами в полиции и не тычьте в нос вырванными корнеплодами. А главное – взгляните на себя трезво и ужаснитесь. Не получается? Тогда милости просим в наши пенаты, тут есть зеркала, в которых отразится вся ваша унылая и мерзкая подноготная, и вы сами о себе узнаете такое…»
При выключенном свете мастерская погружается в полумрак, превращаясь в загадочное пространство. Почему-то больные частенько сюда заходили, без всяких сеансов, да и сам Ковач любил поглазеть в таинственно мерцающие зеркала. Кто там отражается? Заклятый друг Земцов? «Что ж ты, дружище, не приехал, когда пригласили? Занимался диссертацией, где разработал ускоренный способ формовки големов? Тогда совет: отнеси свой диссер в сортир, твои наблюдения и обобщения не ценнее туалетной бумаги! Да, не забудь передать привет Берзину со товарищи! Их приглашать не буду, когда-нибудь сами обо всем узнают и с горя отправятся на пенсию». А это кто? Валерия? Все-таки приняв приглашение, та была очень удивлена тем, что денег от щедрых французов хватило на землю, дома да еще на подержанную «буханку». Ходила по участку, скептически усмехаясь, наверное, ожидала, что развалину какую-то приобрел, а оказалось – добротные постройки, только косметический ремонт потребовался.
– Но это же глушь! – воскликнула, не найдя другого способа уесть. – Сначала поезд, потом в автобусе трястись… Ужас!
– Больных не пугает, – пожал он плечами, – да и лучше в глуши, была б моя воля – я бы даже от этого поселка километров на сто отъехал.
Он не раз вел с ней воображаемый диалог, подчеркивая достижения, мол, обо мне пишут, в мастерской на столе – кипа изданий, можешь убедиться! Обо мне десяток телепередач сняли, даже полуторачасовой фильм! Забыв обиды, он предлагал Валерии остаться, когда же впрямь встретились – почему-то раздумал. Почему? Это может разъяснить девушка с рыжими волосами, чье отражение тоже мелькает в одном из зеркал. Перед ней очень хочется оправдаться. Не похвастаться, а именно оправдаться, искупить разочарование, что возникло в ее блестевших (поначалу) глазах. «Видишь, Оля, я перестал исполнять роль экспедитора, что развозит препараты по Пироговкам, занялся настоящим делом! И мне, если честно, очень нужен помощник (а лучше помощница). Да, есть Борисыч, он на своей шкуре
