Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
так что вероятность того, что он узнал ее за долю секунды – да еще и через тонированные стекла, – была очень мала. Однако из-за своей «приверженности справедливости» Онтиверо записал номерной знак и начал поиск в базе данных.
Пикап, согласно найденной информации, был совершенно легально куплен в лизинг и зарегистрирован на акционерное общество Galestar – нашу компанию по недвижимости. Этого оказалось достаточно для того, чтобы судья выдал ордер на наш арест.
СМИ буквально с ума сходили. В течение следующих нескольких дней наши имена красовались на обложках всех изданий: «Вдову Пабло Эскобара арестовали в Аргентине!»
Наутро после ареста нас с матерью отвезли в здание суда на Авенида-Комодоро-Пи, недалеко от порта Буэнос-Айреса. Когда полицейские клерки заполнили бланки для тюремных служб, я заметил, что в графе «Имя» было написано «Хуан Пабло Эскобар», и сообщил, что это не мое имя.
– Мы что, похожи на идиотов? Мы знаем, как тебя зовут! Ты нас не проведешь! – кричали они.
Я знал, что стоит мне назваться Хуаном Пабло перед любым представителем любой власти, и меня обвинят в подделке документов, так как я отрекся от своего старого имени и уже не мог его использовать.
– Извините, господа, мне жаль, что вам это не нравится, но как бы вы ни кричали на меня, мое имя записано в моем удостоверении личности. Меня зовут так и никак иначе. Документы подлинные, ничего странного в этом нет, и обсуждать нечего.
– Быстро подписал! Это приказ! – требовали они.
– Хорошо. Вот, я подписываюсь. И здесь же указываю, что меня зовут Хуан Себастьян Маррокин Сантос. Я не поставлю подпись как Хуан Пабло Эскобар. И даже рядом с именем Пабло Эскобара.
В конце концов они сдались, но посадили нас в разные камеры, и какое-то время мать я не видел и тем более не имел понятия, арестовали ли они Андреа, что происходит снаружи, и как там мои сестренка и бабушка. Камеры были чрезвычайно маленькими, около полутора метров в глубину и метр в ширину, с небольшой цементной скамьей. Места, чтобы лечь, не хватало – можно было только сидеть или стоять. Я провел там в изоляции три дня, ничего не рискуя есть из страха, что меня могут отравить.
Наше дело было в руках у Габриэля Кавалло, судьи, известного остановкой действия Закона о должном повиновении и Закона о полной остановке[105], амнистировавший всех, совершивших преступления при прежнем режиме. Весьма амбициозный юрист, на тот момент он боролся за место в Федеральном апелляционном суде. Признание ничтожности двух упомянутых законов наградило его репутацией святого, и я наивно полагал, что он разглядит в нашем деле очевидную подставу. Однако я ошибался.
Пока мы с матерью ждали вердикта в своих камерах, Кавалло проводил пресс-конференции, на которых заявлял, что после тщательного преследования ему удалось схватить семью наркобарона. О чем судья очень удобно для себя молчал, так это о том, что при обыске в нотариальных конторах нашли улики, оправдывающие нас. Мать зарегистрировала у нотариусов семь деклараций в запечатанных конвертах с подробным описанием шантажа и угроз со стороны Сакариаса, адвоката Лихтманна и их сообщников. Все это было тщательно задокументировано, дополнено нашими заявлениями и записями телефонных звонков, в которых нам угрожали. На каждом конверте была заверенная дата, и каждый нотариус мог удостоверить, когда поданы и зарегистрированы документы, первый из них – полгода назад.
Однако все эти свидетельства не помогали. Судья заявлял, что, поехав в Уругвай и спроектировав там какую-то мебель, я совершил тяжкое преступление. Я действительно ездил в Уругвай – в отпуск, пользуясь своим удостоверением, и я действительно спроектировал там мебель, – я этому учился и этим зарабатывал. Но каждое наше заявление переписывали так, что получалось признание вины. Естественно, мы отказались их подписывать.
Назначенные нам прокуроры Эдуардо Фрейлер и Федерико Дельгадо так и не предъявили нам никаких официальных обвинений. Они запросили данные у колумбийских властей и выяснили, что наши новые личности полностью законны, и предоставило нам их Министерство юстиции. Они исследовали финансовые документы и также пришли к выводу, что наша компания Galestar, загородный дом и две машины приобретены на законных основаниях. Больше того, за обе машины мы все еще выплачивали кредит.
Но даже несмотря на отсутствие причин для обвинений, наши разъяснения, легальность смены личностей, доказательства угроз и шантажа, которым мы подверглись, судья Кавалло продолжал разбирательство. Он публично заявил, что твердо поддерживает явно фантастическое заявление одного из офицеров, работавшего на комиссара Хорхе Паласиоса. И когда прокуроры отказались предъявить официальные обвинения, судья нашел способ отстранить их от процесса.
На четвертый день заключения нас перевели в следственный изолятор № 28 в самом центре Буэнос-Айреса. Мне позволили принять душ и предоставили испачканный мочой и экскрементами матрас. Хотя до этого я уже много раз был вынужден подолгу находиться взаперти, в той камере я по-настоящему понял, что значит лишиться свободы.
Мы ждали обвинительного акта от прокуратуры, но его все не было. В какую тюрьму нас отправить, решал Кавалло, и мать решила воспользоваться возможностью и поговорить с ним об опасности, с которой мы столкнемся, если нас отправят в обычный изолятор.
– Ваша честь, вы несете ответственность за то, что будет со мной, моим сыном и остальными членами моей семьи, пока мы находимся в заключении. Именно вам придется отвечать перед колумбийским правительством.
В итоге Кавальо отправил нас в Управление по борьбе с опасными наркотиками. Там мы могли отвечать на звонки из Колумбии и каждый день после полудня принимать посетителей.
Примерно в то же время арестовали и Сакариаса, но ему повезло куда меньше, поскольку отправили его в тюрьму «Девото». Согласно заявлениям бухгалтера на суде, другие заключенные, рассерженные тем, что он осмелился воровать у вдовы Пабло Эскобара, едва не линчевали его. Ненависть к Сакариасу в тюрьме была столь велика, что в конце концов его перевели в то же здание, что и нас, только этажом выше.
В Управлении по борьбе с опасными наркотиками мы с матерью могли навещать друг друга, так что мы много часов провели вместе. Быть с ней вместе казалось мне настоящей привилегией. Мать всю жизнь страдала клаустрофобией и теперь пользовалась любым предлогом, чтобы выбраться из камеры, даже предложила комиссару перекрасить все стены, решетки и двери следственного изолятора. А после этого мать предложила каждый день проводить уборку во всех кабинетах и душевых, лишь бы оставаться активной.
Охранникам было запрещено выключать свет в наших камерах, и мать, пользуясь возможностью, читала все, что только попадало ей в руки. Я читал в основном Библию и молился словами из псалма 91,
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
