себе. Муж с утра вставал на лыжи, закидывал за спину ружье, уходил на охоту, ставить петли на зайцев, либо на Юрковку на дальние деляны, откуда по зимам на тракторах возили в Пономаревку строевой лес. А Алена все оставалась в избе, где было прибрано и чисто — чище некуда, постирано, поглажено, сложено на полки шифоньера, купленного в пихтовском магазине. Рассвет поздний, сумерки ранние — дня не видно. Вечерами затопит Алена печку, сядет рядышком, приоткроет дверцу, как разгорятся дрова, и до-олго сидит так, облокотись о колени, смотрит на переменчивый в поленьях огонь, думает. Или тягуче запоет вдруг и споет несколько песен, а потом бросит на половине какую-то, чувствуя, что заплачет сейчас. А то начнет читать книжку «Угрюм-река», оставленную сыном, которую она начала давно уже и все никак не могла дочитать — не могла вообразить далекое теперь уже время, хоть все это и было в Сибири.
Летом лишь обретала Алена душевное равновесие, была спокойна, как спокоен бывает здоровый сорока-сорокапятилетний человек, у которого все в ладу и на работе, и в семье, не думающий о старости, о болезнях и кончине. С летом прибавлялось работы, хотя работа для дум не помеха, за работой-то как раз и думается, но и думы были спокойные. Вот посадили картошку во второй половине мая, а в начале июня взошла она, стала расти, рядом с нею — трава, надобно пропалывать. Пропалывать, поливать грядки. Окучивать картошку. А тут сенокос развернулся — коси, пока трава не загрубела, пока погода. Коси, сгребай, копни, мечи. С сеном закончили, а в лесу как раз поспела ягода, да так, что качни ветер ветку — осыпаться в траву начнет. Нужно по ягоду сходить, нарвать разной, варенья на зиму заготовить. Груздей набрать — засолить, опенок насушить для супов — зима протяжная, разных супов перепробуешь.
Но вот и август закончился. Пятый день сентября, двенадцатый, семнадцатый. Глянет Алена в палисадник — желтеет листва на деревьях, по кошенине свежая сочная поднялась трава, отава, а некошеные травы полегли под ветрами, под дождями, от собственной тяжести полегли. Побурел, усох камыш по берегам, надломилась резучая осока. А за деревней в перелесках, сограх, чистых березняках желтым-желто, красным-красно: осень.
Как-то незаметно исчезли маленькие, вспархивающие из травы, где у них были гнезда, летающие над берегами и за огородом пташки. Улетели синицы, улетели ласточки, скворцы. Галки собираются в стаи, галдят. Вдруг поднимется со сжатого поля на закате, покажется на оранжевом небосклоне черная стая и с криком улетит куда-то до весны. Выйдя утром в ограду, можно было заметить в речной заводи напротив избы северных уток, отдыхающих на перелете. Подросшие журавли, отличавшиеся теперь от старых лишь более светлым оперением, пробуя крылья, подымались кругами на неимоверную высоту — едва различишь в небе, — готовясь к отлету.
И как только начинался листопад, тянуло Алену за деревню, в лес, в поля. Она уходила далеко, в самый конец заросших заброшенных дорог, искала тропы, бродила по сенокосам, останавливалась возле стогов. Прощалась. Внутренне сжавшись, сцепив в кистях руки, сдвинув плечи, будто ожидая из-за спины окрика, Алена медленно проходила знакомыми с детства местами, недоуменно оглядываясь, прислушиваясь, словно надеялась встретить кого-то. Она прощалась с улетавшими стаями, просила возвращаться скорее обратно, обещая ждать. В лесу и в полях так скучно без птиц. И с травами прощалась Алена. Вон сколько вырастает каждый год трав. Их ест скот, косят на сено, вытаптывают, и все равно много остается трав. Вот и травы устали жить, потеряли силы, легли на землю, согревая ее. Скоро накроет их снегами, прижмет плотнее к земле, давшей им в мае соки, травы умрут, а весной сквозь полегшие их стебли прорастет молодая трава, и так же будет цвести, волноваться, упруго клонясь под ветрами, кормить букашек, кузнечиков и пчел.
Прощалась и с листьями Алена, нагибаясь, собирая сорванные с деревьев ветрами листья. Какие разные листья, но больше не украшать им лесов. Совсем недавно еще они были почками, а позже — мелкой, клейкой душистой листвой. Прятали в гуще своей птиц, шумели от ветров, укрывали в дожди человека. Весну — лето держались они крепко за ветки и веточки, были частью дерева, а теперь падают на землю, потеряв силу. Весной новая листва заменит опавшую, как заменила собой опавшая прошлогоднюю листву. Прощалась с деревьями Алена. До весны стыть им в глубоких снегах, оцепенев в долгом-долгом сне. Прощайте…
Руки Алены опускались, опускались плечи, расслаблялась душа, она подходила к березе, обхватив ее руками, закрыв глаза, прижималась щекой к теплой атласной коре, содрогаясь от рыданий, плакала, а выплакавшись, больная, опустошенная, спотыкаясь и всхлипывая, шла домой, утирая не приносящие сейчас облегчения слезы. Платок мокрый, мокрые рукава…
Листопад заканчивался, голые, сквозные перелески, темнея ветвями, стояли в ожидании холодных дождей. В лесу, в полях было пусто и неуютно, как бывает в пустой, раскрытой настежь избе, из которой недавно совсем вынесли в гробу на кладбище ее хозяина, строившего эту самую избу.
Наступала зима. Но и у зимы свои сроки, хоть и удлиняется она ноябрем — в ноябре, в первых днях, а то и в самом конце октября выпадает снег, со снегом — морозы, а раз снег и морозы, то, значит, зима. Удлиняется зима и мартом, хотя по календарю и весенний месяц март, но снега лежат, не думают даже подтаивать, метели переходят из февраля в март и гудят, метут снег по полям, за метелями — морозы как в декабре, а на календарь взглянешь — двадцать первый день марта показывает.
Но отбушевали, улеглись метели, заметно спали холода, дни длиннее, солнце выше и ярче, стаяла с окон наледь, подсохшие стекла окон иной раз от мартовского солнца предзакатного пламенеют огнем, а прислонись щекой — холодны. Подтаявшие снега отвердели, осели, уж не взвихрит над сугробами ветер снежную пыль, не ударит снегом в лицо, заставляя зажмуриться, останавливая на дороге, идти, пятясь на ветер спиной.
В марте Алена как бы просыпалась. Исчезала вялость. Дни, прибавляясь, прибавляли сил, она чувствовала в себе силы эти. Розовели щеки, потухшие глаза обретали осмысленность, менялось выражение глаз, лица, менялась походка. И если зимой спешила Алена с мороза в избу к теплу, к огню, то сейчас старалась быть больше на улице, наблюдая, как все меняется вокруг. Но это не ее еще был месяц, что-то дремало в Алене, не весна еще настоящая, хотя заканчивался март, одна сторона стоявшего за двором стожка прогревалась в полдень, тянуло от стожка запахом сена, дорожка в бане, протоптанная после метелей, была широкой и твердой, прорубь на ночь застывала всего
