комнат женской половины дома раздавался оживленный говор. К дочери хозяина дома, прекрасной Антиное, только что приехала из дальних странствий ее любимая подруга Аполлония и с восторгом повествовала обо всем, виденном ею во время путешествия. Она побывала в самых различных углах греческого мира, в Элладе и на островах, и в греческих городах Малой Азии.
Две греческих дамы. Рисунок на вазе
Всюду она обращала внимание на местные достопримечательности: посещала с должным почтением святыни и приносила требуемые жертвы, осматривала произведения искусств, работы лучших художников, известных и в Греции и за ее пределами, и теперь была полна этих впечатлений: ее отец, с которым она ездила на его торговом корабле, всюду давал любимой дочери нужные объяснения, сообщая ей все, что сам знал об этом.
Аполлония побывала в различных городах Малой Азии, Галикарнасе, Эфесе, Книде. В Галикарнасе особенно поразил ее великолепный памятник, воздвигнутый в память царя Мавзола его женой; это было громадное здание, возвышавшееся в два яруса; над первым ярусом, с гробницей царя, поднимался храм с колоннами, статуями и фигурами львов; надо всем зданием высилась усеченная пирамида из 24 мраморных ступеней, и на самом ее верху, на колеснице, запряженной четырьмя конями, стояла фигура царя Мавзола и рядом с ним – управляющая им богиня. Все здание было вышиной в 20 саженей (42,6 м). Над созданием его трудились лучшие художники IV столетия, и среди них знаменитый Скопас, украсивший его своими статуями. Мавзолей – так назывался этот памятник – считался одним из семи чудес света.
Надгробный памятник царя Мавзола в Галикарнасе
В Эфесе Аполлония посетила другое «чудо света», храм Дианы – тот самый, который был сожжен безумцем Геростратом в ту ночь, когда родился Александр Македонский, и который был заново отстроен после этого пожара.
В этом храме, на одной из его стен, красовалась в то время знаменитая картина Апеллеса, первого живописца Греции. Картина эта, сделанная восковыми красками, изображала самого Великого Александра, но изображала в необычайном виде, в виде Зевса Громовержца, с пылающей молнией в руке. Слава об этой картине гремела по всей Греции; толпы народа съезжались отовсюду смотреть ее.
Гигиея (голова мраморной статуи из Ольвии)
В разных местах видела Аполлония бесчисленные бронзовые статуи Лизиппа; Лизипп был как бы придворный художник Александра и изображал великого царя во всех видах, в битве и на охоте, на троне и на колеснице. Об одной из его статуй сложены были стихи; поэт Архелай воспел в звучных строках статую Александра; стихи эти в свое время повторялись с восторгом всюду: «Огненный взор Александра и весь его лик величавый. Дивный искусством Лизипп в мощной сей меди явил. Мнится, он, очи на небо вперив, Громовержцу вещает: “Мне подвластна земля; ты, Зевс, Олимпом владей”». Но всего больше пленили Аполлонию две Афродиты, одна – Праксителя, другая – Апеллеса. Статуя Праксителя украшала собою храм богини в малоазийском городе Книде. Это была чудная статуя, вся из белого мрамора, с рукою, опущенною вниз, как бы для того, чтобы прикрыть наготу. Апеллес изобразил Афродиту, выходящую из волн морских, и восковые краски так же дышали под кистью Апеллеса, как мрамор под резцом Праксителя. Обе Афродиты отличались общей чертой: это не были величественные, далекие от мира, богини Фидия и других ваятелей прежнего времени; нет, это были прекраснейшие образцы человеческой красоты, грации и изящества; говорили даже, что оба художника изобразили, под видом богини, известную афинскую красавицу Фрину.
Афродита Книдская. Скульптор Пракситель. IV в. до н.э.
– И у нас в доме есть недурные статуи, – сказала, выслушав рассказ подруги, Антиноя. – Про них говорят знающие люди, что они работы кого-либо из учеников Скопаса или Праксителя.
И подруги пошли смотреть статуи. Статуи эти стояли на высоких подставках в главных залах дома, одна – на мужской половине, другая – на женской. Это были фигуры Асклепия, бога здоровья, со снисходительным, мягким, полным благожелательности и доброты взглядом, и его божественной дочери Гигиеи, призывавшейся также греками для охраны от всяких недугов и болезней. Особенно хороша была статуя Гигиеи; своим тонким изяществом, своей грацией она сильно напомнила Аполлонии Афродиту, виденную ею в Книде. Может быть, художник сознательно подражал знаменитому созданию Праксителя.
– Вот и у нас, в заморских странах, процвело великое эллинское искусство, – не без гордости заметила Антиноя.
– А мне больше нравится Асклепий, – говорила подруге Аполлония, любуясь прекрасною головой благодетельного бога. – Ты знаешь, я ведь была в его знаменитом святилище, на острове Кос, это ведь между Книдом и Галикарнасом. В этом храме я видела и Апеллесову Афродиту.
– Но послушай, милая, какие там статуи и картины. Статуи, говорят, работы сыновей Праксителя, а картины – самого Апеллеса. Я принесла богу в жертву, по обычаю, петуха, а сама все смотрела и смотрела. Можно было бы подумать, что сама Афина создавала все эти чудеса.
И Аполлония с восторгом повествовала о чудесах, виденных ею на Косе.
– Если бы ты видела там одну девочку, – она смотрит вверх на яблоко, – и как ей хочется получить это яблоко! Так и кажется, что она вот-вот умрет, если ей не дадут его. Или мальчик с гусем – ах, как он душит гуся! Если бы я не знала, что это мрамор, я бы присягнула, что мальчишка сейчас заговорит. Нет сомнения, будет время, когда и в камень люди сумеют вдохнуть живую жизнь.
– А картины! Представь себе, милая, мальчика, который так хорошо нарисован, – ну совсем как живой! Если его ущипнуть, право, след останется! В руках у него сковорода, и на ней куски мяса… совсем, совсем горячие, с пылу с жару. Так и кажется, что они запрыгают на сковороде. А серебряный ухват! Вот вытаращили бы глаза наши мастера; они подумали бы, что он и впрямь серебряный. А бык с проводником и с женщиной, идущей за ним сзади! Если бы мне как женщине не было неловко, я бы завизжала от страха, как бы он меня не забодал, – так он косился на меня одним глазом.
– Да, милая, счастливые руки у этого Апеллеса. Про него нельзя сказать, что он одно умеет делать, а для другого у него не хватит сил. Нет, ему все всегда удается. Возьмется он изобразить быка – и бык у него, как живой; примется за фигуру бога – и
