Я верю в счастливую вечную жизнь.
Я верю… в Христа, который улыбается и любит вас и меня.
Поэтому я знаю, что сегодняшние кладбища неправильны, ведь они изображают конец, а не начало… неприглядные каменные дворы, полные нехудожественных символов и угнетающих обычаев…
Я постараюсь построить в Forest Lawn великолепный парк, без уродливых памятников и других обычных знаков земной смерти, но заполненный высокими деревьями, журчащими фонтанами, пением птиц, красивыми скульптурами… благоухающий лучшими историями и романами мира.
Скульптурный мрамор и витражное стекло приветствуются, но контролируются признанными художниками.
Место… охраняется огромным благотворительным фондом[703].
Учитывая весьма частую критику кладбищ в стиле Forest Lawn, стоит признать успех Губерта Итона в приобретении в 1913 году засушливого кладбища Тропикано, и не только в обеспечении водоснабжения, сделавшего возможным создание газонов, но и в культурном творчестве. После посещения выставки в Сан-Франциско в 1915 году он был вдохновлен идеей внеконфессионального христианства как важной основы великой американской цивилизации. Поэтому он стремился к тому, чтобы ключевые, по его мнению, элементы европейской христианской культуры заняли свое место в Forest Lawn. Посещая Европу, он купил реплики известных произведений искусства и хранил их в церквях и зданиях на своем участке, где люди могли заключать брак с 1920 года или, впоследствии, крестить детей. Его биографы так описывали его гений: он позволил американцам среднего класса «купить крохотные доли в версии Мемориального Импульса»[704].
Эту знаменитую попытку построить земной рай можно рассматривать как основу для американского отношения к трупам как к спящим родственникам, причем и то и другое служит художественным обрамлением смерти, исполненным драмы и надежды, несмотря на столь частую критику со стороны Европы. То, в какой степени люди считают необходимым заниматься строительством и обслуживанием памятников умершим, показывает, как конкретное общество обращается к смерти. Слова против смерти традиционно использовались индивидом и обществом, но по мере расширения индивидуализации они становятся все более частными. Мишель Вовель, выдающийся историк смерти, также писал о влиянии современных погребальных обрядов на кладбища, ведущем к экономической стандартизации, которая тем не менее сочетается с новым чувством индивидуализма[705].
Еще неизвестно, будут ли личные слова против смерти, которые символизирует, например, рукописная карточка в букете цветов, помещенном рядом с кремированными останками, работать так же, как надписи на публичных мемориалах, в обращении к смерти и утверждении жизни. Интересно то, что даже частные мемориалы часто стоят на общественных кладбищах и тем самым приобретают безличную публичность. Письменные памятники позволяют делиться с другими, которые еще неизвестны. Выбирая такой формат, люди признают, что смерть приходит ко всем и что все могут ответить на нее вербально. Немногие надгробия остаются пустыми и безмолвными.
Исследования смерти
Наконец, мы не должны игнорировать тот факт, что, вдобавок к архитектурному, литературному и художественному творчеству, связанному со смертью, мы обнаруживаем рост интереса к смерти примерно с 1950‐х годов в академических областях антропологии, истории и социологии, а также значительное развитие терапевтических и психологических исследований и душепопечения, о чем говорится в нескольких главах этой книги. Все эти поля представляют собой культурную реакцию на смерть, не в последнюю очередь в свете ослабленного чувства религиозной уверенности в посмертных царствах ада и рая. Историки, в частности, рассматривали смерть не только как факт жизни, требующий документального подтверждения, но и как культурный мотив, позволяющий им сравнивать разные эпохи[706].
Врачи, психиатры и терапевты предлагают все больше внимания уделять вопросам горя и скорби. Их сочинения отражают рост движения по организации хосписов и групп самопомощи людей, потерявших близких. Особенно большое влияние оказали такие исследователи, как Элизабет Кюблер-Росс с ее ранней теорией горя[707] и Колин Мюррей Паркс, изучавший реакции людей, понесших тяжелую утрату[708]. Американские журналы, например Death Studies и Omega, а также новый британский междисциплинарный журнал Mortality (издается с 1996), все свидетельствуют о явном интересе к смерти, сформированном широким светским контекстом постмодерна. Курсы в школах и колледжах также начали обращаться к проблеме смерти.
Современная адаптация
В совокупности эти источники показывают, что смерть больше не входит в сферу деятельности официальных религиозных институтов и не подлежит богословской интерпретации. Слова против смерти сейчас переходят из области священного в область мирского. Хотя многие традиционные слова против смерти все еще теологические, теперь они в равной степени могут быть поэтическими или эксплицитно терапевтическими. Но все они способствуют продолжающемуся процессу адаптации и социальной эволюции через расширяющееся число примеров риторики смерти. Когда-то совокупность возможных отношений к смерти была глубоко связана с традиционной религией и нашла формальное выражение во множестве надписей и эпитафий, как показал Армандо Петруччи в своем превосходном исследовании, которое также указывает на радикальный упадок в современности таких публичных описаний умерших[709]. В то время как религиозные люди вполне могут сожалеть об утраченных религиозных толкованиях смерти, можно рассматривать появление других подходов как приносящих большее благо значительному количеству людей.
Адаптивность реакции может быть характерной чертой успешных групп и отдельных лиц. Смешение традиционных и новаторских, религиозных и светских, художественных и своеобразных подходов к похоронам, происходящее во многих современных развитых обществах, можно интерпретировать как свидетельство не только секуляризации, но и стремления людей к значимости. Более того, эти новаторские формы вполне могут способствовать чувству завоевания, характеризовавшему лучшие традиционные погребальные обряды. Например, в обществах с традиционной христианской культурой было бы неразумно думать о погребальных обрядах как о представлении каких-то устаревших человеческих усилий, основанных на прошлом и постепенно ослабевающих. Подобно тому как ритуал стал использоваться в качестве мощного инструмента многими группами, будь то для терапии или драмы, не игнорировались и его возможности в рамках светского ритуала. Популяризация и секуляризация погребальных обрядов, вероятно, станет одной из основных площадок для развития ритуалов в ближайшее десятилетие. Некоторые из них окажутся успешными, а другие потерпят неудачу, потому что среди обрядов также выживают сильнейшие. Если наши рассуждения верны, сохранятся обряды, ведущие к процветанию скорбящих, усиливая стремление к жизни.
