Вот смолк рёв турбин, и самым первым на российскую землю наспециальной платформе спустилось инвалидное кресло, в котором сиделширокоплечий мужик с абсолютно гангстерской рожей.
– Она!!! Мама дорогая, это она! – полностью забыв осубординации и протоколе, немедленно заорал «гангстер». – Джон, даотстёгивай же эти чёртовы лямки!
И, как только кресло освободилось от крепёжных ремней,ухарски взвыл электромотором, выруливая туда, где стояла Женя Корнецкая. Правдумолвить, физиономия безногого головореза показалась ей смутно знакомой…
А российский майор Евгений Додикович Гринберг во все глазасмотрел на человека, который помогал спускаться из самолёта офицеру УППНИРа. Вэтом поджаром горбоносом красавце с лихой проседью в вороных волосахпроницательный читатель наверняка сразу узнал бы скромного шерифа изпровинциального американского городка – Джона Мак-Рилли.
– Папа!!! – завопил Гринберг, не памятуя оприсутствии невозможно высокого для Питера генералитета. – Папа!!!
И, на ходу размазывая слёзы и сопли, кинулся через лётноеполе. Владимир Зенонович с отеческой улыбкой проводил его взглядом, ведь дляэтого, собственно, всё и затевалось. Джозеф Браун взял за руку Риту, и вместе сбабушкой Ангелиной Матвеевной они пошли следом за Гринбергом, чтобывоссоединение семьи стало уже полным.
А больше в аэропорту ничего примечательного в этот день непроизошло, так что и рассказывать особенно не о чем. Тем более что некоторыхнаших героев там не было вовсе, хотя они собирались поехать. Жизнь, как всегда,внесла свои коррективы: рано утром в квартире профессора Звягинцева раздалсятелефонный звонок.
– Это из ожогового центра беспокоят, – хмуропроговорил молодой врач. – По поводу вашего больного…
Лев Поликарпович и Марина разом схватились за параллельныетрубки. «Вашим больным» мог быть Маринин первый муж, несчастный Володя.Несколько месяцев ему становилось то лучше, то хуже (чаще второе), страшныеожоги упорно не заживали, он пребывал в стерильных условиях и только поэтомубыл ещё жив, но теперь, по мнению доктора, надвигался финал.
– Три дня назад он потребовал бумагу и карандаш и всёпишет, пишет что-то без остановки. Никто ничего не понимает… –Действительно, более чем странно для бессмысленного растения, в котороепревратил Володю тот якобы бытовой взрыв. – Вы бы, может, подъехали?
Звягинцев сразу перезвонил Юркану.
– Юра, вы нас не отвезёте?
«Какие вопросы, Лев Поликарпович». Через пятнадцать минут упарадного затормозил глазастый перламутрово-изумрудный «Мерседес», а ещё черезполчаса отец с дочерью, облачённые в стерильные бахилы и балахоны, стояли устеклянной перегородки в Институте скорой помощи имени Джанелидзе.
Володя не увидел и не узнал их, во-первых, потому, что унего не имелось глаз, а во-вторых, потому, что давно потерял способностького-либо узнавать. А ещё Звягинцев и Марина заметили посетительницу, почему-тодопущенную за перегородку, к самой его постели. Это была Виринея. Молодаяведьма поддерживала подушку, на которую он опирался спиной, и по щекам,впитываясь в марлевую повязку, текли слёзы.
И… Володя в самом деле писал. Забинтованные руки вслепуюхватали очередной лист, лихорадочно делили его вертикальной чертой и снечеловеческой скоростью покрывали левую половину маловразумительной тайнописью.Потом переносились на правую сторону – и быстро-быстро заполняли еёрасшифрованным текстом…
«Рукописи не горят!» Лев Поликарпович мгновенно узнал бумагиотца. Он посмотрел на Виринею, их глаза встретились…
Приглушённые блики на стекле вдруг сложились в чёткиеочертания человеческих лиц… Рядом с Виринеей стояла бабушка Тамара Григорьевна.Она гладила Володю по голове. А у другого плеча несчастного математикапрозрачной тенью светился фон Трауберг. Льву Поликарповичу показалось, будтостарый мистик с интересом заглядывал в воскрешённые рукописи. Надо же, мол,выяснить наконец, чем там занимался его русский коллега?..
В это время Володя поставил последнюю точку, и его рукабезвольно упала. Сразу тревожно заверещали приборы на стеллаже, по коридорупобежали врачи, и Льва Поликарповича с Мариной без особых церемоний выставиливон.
«Смерть ничего не значит, дитя моё…»
Три светящихся облачка поднимались над Питером всё выше, всёвыше…
Ещё через два месяца Рита, успевшая сменить доставшуюся отмужа паспортную фамилию на девичью и настоящую – Гринберг, объявила ДжозефуБрауну о своей беременности. К её изумлению, матёрый спецназовец разволновалсяи расчувствовался так, будто и не сам только что убеждал её в некомпетентностимедицинского приговора. В ближайшую субботу он подогнал к двери джип,позаимствованный у её брата:
– Поехали.
– Куда?
– На собачью выставку. Может, щенка тебе подберём.
«Ну, если щенка…» Рита в самом деле подумывала о скорейшемприобретении нового питомца, и посещение выставки представлялось адекватнымшагом на этом пути.
Какое счастье оказалось просто ехать по городу, не рискуяпровалиться в дыру или наступить на невидимое пятно, превращающее живогочеловека в мумию! По городу, на всех квадратных километрах которого единоличнохлюпал недотаявшим снегом нормальный питерский март!.. Рита смотрела в окошкомашины и улыбалась неизвестно чему. Может, солнцу, совершавшему астрономическиправильный путь в небесах, а может, просто оттого, что жизнь продолжалась…
Выставка происходила на Васильевском острове, в комплексе«Ленэкспо», в двух больших павильонах. Джозеф и Рита прибыли как раз к рингуротвейлеров и сразу побежали смотреть. Как-никак, родительская порода, авдруг?..
К большому Ритиному унынию, бегавшие по рингу псы оказалисьсплошное разочарование. Эксперты могли сколько угодно цокать от восхищенияязыками и диктовать описания одно круче другого, однако Рите гладкиевыставочные красавцы больше напоминали не в меру откормленные сардельки. Ниодин из кобелей не мог сравниться с Чейзом ни мощью, ни атлетизмом сложения, ниспокойным достоинством взгляда. Не говоря уж о том, что всех этих диванныхгероев он бы попросту разогнал.
Около ринга стояли металлические загородки, там виселирекламы питомников и ползали симпатичные пузатенькие щенки, но Рите не хотелосьтуда даже заглядывать.
– Ну ничего, – подбодрил её Джозеф. – Непоследний раз. Пошли просто так погуляем.
Они купили по фунтику горячего, только что обжаренного спряностями сладкого миндаля и двинулись вдоль рингов, перешучиваясь и соревнуясь,кто медленнее опустошит свой кулёк.
– …Арийский молосс,[59] – донёсся сантресольного этажа, где располагалось кафе, усиленный динамиками голосзазывалы. – Первый в России помёт от собак, недавно вывезенных из Ирана…
