— Где нам хлеб, там и тебе хлеб, батюшка родной! — сказала она, подавая каравай. — Милости просим!
— Сама пекла? — Домагость отломил корку, помял, пожевал. Видно было, что рожь с примесью болотной белокрылки, — плохо у изборского воеводы с житом, едва дотянул до новой жатвы. — Вроде ничего… А городишка у вас маловат! — Он снисходительно огляделся. — И развернуться-то негде!
— Маленький, зато свой! — почтительно оправдался Стейн. — Здравствуй… батюшка!
— Здравствуй… сынок!
Домагость наконец не выдержал и обнял сначала Велемилу, потом Стейна. Уже было видно, что в войске нет надобности — то ли беглая, то ли похищенная дочь была жива и в чести, и на ее бойком лице отражался лишь некоторый стыд и смущение перед отцом, но отнюдь не недовольство своей нынешней долей.
Пошли в избу, которую раньше занимал князь Дедобор и в убранстве которой Домагость узнал многие вещи из приданого Велемилы: лари, посуду, рушники. На самом видном месте стоял на узорной подставке тот ларь, украшенный пластинами резной кости с изображением оленей, который сестре в подарок Велем привез из Корсуня. Вот где ей довелось свить в конце концов свое гнездо — кто бы подумал! Челядинки тут же забегали, подавая на стол, проворно и с толком, явно уважая молодую хозяйку.
— Благослови, батюшка! — Велемила подала жареную курицу на блюде, чтобы отец благословил ее замужество, хоть поздно, но все лучше, чем никогда.
Домагость взял блюдо, приподнял и вдруг хмыкнул:
— Что курица-то — ворованная?
Стейн первым сообразил и ухмыльнулся, потому что лучше помнил, как все это начиналось. Велемила сначала не поняла, но потом тоже прыснула от смеха, испортив торжественность этого мгновения. Но не очень огорчилась, видя, что Домагость тоже смеется. Ей даже было приятно, что и отец, похоже, помнит.
— Хотел побранить вас, да не пойму за что! — рассуждал Домагость, когда уже благословил, разломил курицу и вручил молодым грудку, а сам обгладывал по частям все остальное. То, что при дележе грудной кости Велеська уломила себе большую половину и тем самым закрепила за собой верховодство в семье, его ничуть не удивило. — Ну, Вольга учудил! И князь Ольг тоже хорош! Знал бы, какую кашу он тут заварил — нипочем бы ему Ярушку не отдал, хоть он что делай! Правда, как тут не отдать… — Он вытер пальцы о кусок хлеба и почесал в затылке. — Она-то у нас того… — Домагость огляделся, поскольку о таких делах чем меньше говоришь, тем лучше. — Опять того… — одними губами докончил он, но Велемила прекрасно его поняла. — Поздно передумывать, короче!
— Да и нас бранить тоже — поздно! — шепотом сообщила Велемила. — Матери скажи.
— Вот те раз! — Домагость, ошеломленный еще одной новостью, хлопнул себя по коленям. — Э? — Издав некий неопределенный звук, он вопросительно кивнул в сторону Стейна.
— Обижаешь, батюшка! — Велемила выразительно поджала губы. — Понапрасну, видит Лада! Один у меня муж! Откуда ж еще-то?
— Да за вами сам леший не уследит! Может, Вольга… Вот народил я девок! Давно?
— С Купалы. Как положено.
— Еще один Огнебож будет! — Домагость хмыкнул. — Что у меня ни внук, то божье дитя!
— Зачем нам еще один Огнебож? Мы и сами не без ума. Мы своему тоже какое-нибудь имя хорошее придумаем. Чтобы все удивились.
— Чтобы все удивились — вам надо жить тише воды и все по-людски делать. Вот тогда все удивятся! И что же вы придумали? — с любопытством осведомился Домагость.
— А вот хотя бы… — Велемила хитро покосилась на Стейна. — Трюггвард!
— Это еще что такое? — Домагость вытаращил глаза.
— А ты и забыл, батюшка? Когда Ярушку за Вестима отдавать хотел, тот обо всех предках рассказывал, и о Трюггварде, который… а-а… ну, словом, очень долгую и славную жизнь прожил и все недруги его боялись! — Велемила фыркнула, но не стала напоминать отцу о том, что «долгую жизнь» славный предок ее молодого мужа прожил уже в основном после смерти.
— Да ты дурачишься! — не поверил Домагость. — Туру…вар… Турувор… Да разве были такие имена?
— Не были — будут! У нас многое теперь не как раньше.
— Да-а, судьба наша, судьбина! — Домагость запустил пальцы в седеющие волосы. — Не думал, не гадал! А ведь спрашивал тебя — клялась белым камнем, что не станешь от Вольги бегать!
— А я и не бегала. Это он сам от меня сбежал. А вдогон пускаться мне не к лицу, я без женихов не осталась бы!
— Удавил бы дурака! — Домагость безнадежно махнул рукой. — Не Вольга, а Встрешник, знать, кикиморы его на своего выродка в люльке подменили! Одну дочь у меня украл, от другого жениха чуть не увел. Со второй дочерью обручился — сам сбежал, ее другому отдал. Позорит меня со всех сторон! Так бы и убил… кабы он меня тут дождался. Да вот еще что меня тревожит… Куда он пошел-то? Зачем?
Домагость перевел вопросительный взгляд с лица дочери на лицо зятя и обратно.
— Не за чем. За кем, — значительно поправила его Велемила. — Будто сам не ведаешь, батюшка. За Огнедевой!
— Эх!
Махнув рукой, Домагость поднялся, оправил пояс и вышел на воздух — освежиться. Вечерело. Уставшее солнце, уже не такое жгучее, медленно клонилось за виднокрай, но с вершины горы в ясном воздухе было видно далеко-далеко. Редко где в нашей лесистой стране открывается такой широкий обзор. Луга, перелески, желтые песчаные склоны, голубые глаза озер, тени от облаков, бросающие пятна на зелень… Было тихо, свежо, отрадно. Везде был разлит нерушимый покой зрелого лета, когда все волнение крови позади и, хотя пора призадуматься о зиме, не поздно еще насладиться теплом и привольем.
Но солнце, древняя и вечно юная богиня Солонь, не стояло на месте. Оно совершало свой неизменный круг, все видя внизу под собой — и тех, кто уже нашел свою судьбу и свое место, и тех, кто лишь искал их. Последние лучи падали на землю, будто мостили дорогу в Золотые страны. Туда, где живет Солнцедева и где она ждет того, кому память о ней даже в ночной тьме указывает путь.
Москва, апрель 2009 года
Пояснительный словарь
Аксамит — дорогая ткань, затканная пряденой золотой нитью.
Альдейгья — скандинавское название города Ладоги.
Басни — рассказы недостоверного содержания, что-то вроде сказок.
Белокрылка — болотное растение, мучнистые корни которого после особой обработки использовались вместо муки.
Белый Князь Волков — мифологический персонаж, оборотень в виде белого волка, повелитель всех волков. Воплощение Ярилы.
Березень — апрель.
Блазень — призрак.
Божий суд — древнее судебное установление. В случае спора между мужчинами средством божьего суда считался поединок, женщина имела право выставить вместо себя бойца. Другой способ заключался в том, что обвиняемый должен был пронести в руке каленое железо, и если ожоги были не очень сильными и заживали быстро, он считался оправданным. Существовало также несколько других способов.
