И она, похоже, об этом знала. Да, просмотрел он, как младшая сестра Дивляны выросла, — это давно уже не та Велеська, которую можно было поймать за косу, сунуть ей горсть орехов и отослать прочь. Это была взрослая дева… даже, можно сказать, взрослая женщина.
И все же при виде этого румяного, гневного лица в обрамлении растрепавшихся прядей у него камень упал с души. То, что он нашел ее невредимой, да еще в таком виде, принесло ему двойное облегчение. Она цела… но явно не в том смысле, и вот это самое дает ему отличный повод порвать наконец с ненужным обручением, из которого все равно ничего не выйдет. Велемила в безопасности, но теперь он имеет не менее законную причину избавиться от нее, да надежно избавиться, передав другому. Все-таки боги поддерживают его безумные стремления, оборачивая все на пользу дела.
— Что я вижу! — с выразительным сокрушением и лишь чуть-чуть издеваясь, воскликнул Вольга. — Доброня! То есть Добронег Домагостич, сват любезный! И вы, люди добрые! Это что же деется? Невеста моя, лебедь белая! С чужим отроком…
— Упустил ты лебедь белую! — без смущения и почти с торжеством отозвалась Велемила. Она была очень рада, что паршивец Вольга так осрамился — при всем честном народе застал свою невесту в объятиях другого. — Не про твою стать!
— А ты, Стеня Вестимович!
— Бергфиннович, — отряхивая с подола траву, отозвался Стейн. — Вестмар — мой вуй.
— Неважно. Я тебя в доме как друга принимал, самое дорогое тебе доверил… А ты…
— Что ты мне доверил, кня…же, — с усилием выговорил Стейн, уже почти научившийся одолевать этот звук словенской речи. — Не ты ли сам Дедобора на ее след навел? А если бы она погибла? Ты ее своей женой будущей звал, и тебе ее не жаль совсем? Ты щуку на золотое кольцо ловил — повернись чуть не так, и ни щуки бы не было, ни кольца!
— Пожалейте, люди, меня, сироту! — продолжал причитать плесковский князь. — Ограбили лихие люди, самое дорогое отняли!
— Вольга! — Доброня не мог этого вынести. — Хватит ломаться, тут тебе не медвежья пляска и не Ярилин круг! Это что я такое слышу? Ты сам Деденю на наш след навел? Как такое могло быть?
— Вижу, тебе ее жаль! — ответил Вольга Стейну, показной дерзостью прикрывая стыд и предпочитая не слышать вопросов Доброни. Да, это было некрасиво и недостойно, но на пути к своей цели, к своей Огнедеве, он мог смести все. — Горе горькое случилось! Заломал мою березоньку белую да злой черный ворон… варяг. Порушил честь девичью?
— Порушил, порушил! — ответила Велемила, будто не желая оставить жениху ни малейшей надежды. — Ладой и Ярилой клянусь! Коли ты не поспел, что же мне, в Ладину свадьбу колодой замшелой было оставаться?
Она не стала уточнять, что это случилось ровно полгода назад, а в остальном все было верно.
— Ну, что же… — Вольга развел руками. Стейн, не знавший, как подобные дела караются по местным обычаям, похолодел и прижал к себе Велемилу. — Коли так, я эту девицу взять за себя не могу! — Вольга обернулся к Доброне. — Сам видишь, сватушка, не сладилось наше дело. Но и тебе ее вернуть не могу — ведь отпустили ее из рода, она моя теперь. Делать нечего, придется этому отдать. — Он кивнул на Стейна. — Он заслужил: от смерти ее спас лютой, безвременной. Придется наградить его — не чарой серебряной, не шубой куньей, а красной девицей. Возьмешь ее за себя? Бери, не сомневайся, я все приданое отдам.
Стейн онемел, не веря ушам. Он что — издевается над ними?
— Но в придачу и службу тебе определю! — Вольга нахмурился. — Изборск теперь без князя стоит. Дедобор, хоть и жил как шишига водяная, а умер в Ярилину ночь Ярилиной смертью, только сыновей не оставил. Будешь в Изборске жить воеводою и для меня его оберегать. И вам заодно честь, — обратился он к Доброне, — не за простого варяга деву отдаете, а за воеводу! Мне теперь тут недосуг оставаться — надо в поход идти, другую жену себе искать.
— Куда ж ты собрался? — осевшим голосом охнул Доброня, которого от всех потрясений так плохо держали ноги, что он даже прислонился к той самой березе, под которой Велемила дожидалась жар-цвета.
— Туда, где Месяц двор метет, а Огнедева косы плетет. — Вольга с удовольствием оглядел золотой перстень у себя на руке, острой искрой горевший под первыми лучами солнца, и поднял глаза к небу. Хорошо ли, плохо ли, но он расчистил себе дорогу туда, где ждала его истинная Лада. — Куда солнце идет, вот и мне туда же.
— С ума ты сошел, что ли, Вольга? — Доброня, хорошо знавший это кольцо, не мог его не понять и покачал головой, не веря в такое безумие.
— Не грусти, брат Доброня! — Вольга хлопнул его по плечу. — Я все-таки буду твоим свояком! И свадьба моя будет такая, что все боги на нее соберутся: Сварог-Отец нам в дар поднесет высь небесную, Ярила — травы плетучие, Велес — воды текучие, Дажьбог — жары летние, Перун — стрелы громовые.
— Вольга, опомнись!
— Да я только теперь и опомнился. Пойдемте, други, а то ведь солнце ждать не будет.
И первым пошел по росистой траве к опушке, напевая на ходу:
Кому в ручье купаться?
Ой, Лели, купаться?
Кому перстнем обручаться?
Ой, Лели, обручаться?
И даже по походке его было видно, что наконец-то ему стало легко, и лучи рассвета ласково касались его лица, будто поцелуи далекой Огнедевы.
Прошло месяца полтора, и на некоторых скороспелых делянках уже мелькали спины жниц, убирающих рожь, когда к изборским кручам подъехала внушительная дружина. Ладожский воевода Домагость явился разбираться, что же все-таки произошло. Несмотря на все уговоры Доброни, Вольга отказался вернуть невесту и настаивал на передаче ее своему новому воеводе, особенно упирая на то, что их уже соединила богиня Лада по самым древним и уважаемым обычаям. Доброня вернулся домой с поразительными новостями, и вот теперь Домагость ехал сам, чтобы понять, с кем же он теперь в родстве, и спросить ответа. Как ни мало ему хотелось оставлять Ладогу, но судьба младшей дочери волновала его не меньше, чем безопасность родного гнезда. С собой он вел целую сотню людей: половину тех варягов, которых нанял на Готланде Хрёрек.
Поначалу он побывал в Плескове, но Вольги не застал: тот давно ушел сперва на Ильмерь, а оттуда на Ловать и далее на юг. В городе, отныне объединявшем под своей властью все племя западных кривичей, сидел воевода Ждислав, а бывшей княжьей невесты тут не оказалось. По словам воеводы, она жила теперь в Изборске, и Домагость ехал, не зная, где и как застанет свое дитя.
Подъезжающую дружину заранее заметили со стены и успели приготовиться к встрече. Когда Домагость приблизился к распахнутым воротам, позади них, на краю внутреннего двора, его уже встречали: Стеня, Вестмаров сестрич, все тот же и в той же вязаной шапочке, разве что обросший маленькой золотистой бородкой, и — Велемила! А вот она сильно изменилась. Толстая темно-русая коса исчезла под нарядным убором молодухи, стройный стан был прикрыт завеской, и от всего этого она стала казаться гораздо старше — и не поймешь так сразу, что ей всего шестнадцать лет. Но вид у нее, по крайней мере, был румяный, здоровый и довольный, и у Домагостя несколько отлегло от сердца. Она держала на вышитом рушнике каравай и низко поклонилась сошедшему с коня отцу.
