Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
Однако самым важным атрибутом светского человека являются, на взгляд Честерфилда, не знания и не хороший вкус, а манеры. Поэтому автор уделяет основное внимание в своем труде наставлениям о правильных манерах. По его словам, все эти «глупости» крайне важны в обществе. Нужно уметь носить шляпу и подавать руку, иметь хорошее произношение, правильно называть титулы и имена, обладать элегантной походкой и презентабельной наружностью, о чем нередко упоминается даже в рекомендательных письмах. В отношении последней щепетильность доходит до такой степени, что речь идёт о форме кончиков ногтей и кожице вокруг них. Руки «благородного» человека должны контрастировать с руками «простолюдинов». Более того, для человека высокопоставленного и делового обязательно умение изящно излагать свои мысли на бумаге. Сам Честерфилд предпочитает изящность слога и скудость мысли обратному их соотношению. Важность манер, согласно его взглядам, настолько высока, что успехи английской дипломатии в Войне за испанское наследство объясняются только их наличием или отсутствием. Что касается личных качеств, то автор особенно выделяет терпение, такт, гибкость, проницательность, спокойствие, усердие, неутомимость, полагая, что все это необходимо умелому политику и царедворцу.
Честерфилд считает своего рода образцом эпоху Людовика XIV во Франции – настоящий, по его мнению, «августианский век». Вообще, для автора характерны симпатии к абсолютистской Франции, её монархам. Честерфилд утверждает, что абсолютизм враждебен только утилитарным естественным наукам, а высоким искусствам, он, напротив, обеспечивает покровительство. Мнению публики придаётся неоправданно высокое значение. Говоря о «правде» и называя её «водительницей по свету», Честерфилд имеет в виду скорее репутацию и честь, нежели, собственно, истину. Ведь никакие объективные достоинства человека не имеют значения, если он не будет принят обществом. И хотя автор на словах «разводит» мораль и манеры (подобные, по его собственным словам, поведению хамелеона), первое понятие им не поясняется. В личности человека всегда подчёркивается иррациональная, чувственная составляющая. Отсюда вытекает и главный принцип действия – играть на чужих страстях. Всякое собрание есть, по его мнению, «толпа», а воздействовать на толпу можно только популистскими методами. Это касается даже парламента, с чьим авторитетом рафинированный аристократ не счёл нужным считаться584.
Отношение к женщине также довольно необычное для просветителя. Лишённые здравого смысла и будучи разносчицами сплетен, они тем самым оказывают колоссальное влияние на формирование мнения высшего общества. Женщину следует использовать для продвижения наверх: либо применяя неприкрытую лесть, либо через любовные отношения с ней. Семья не существует как ценность, единственный прочный мир между мужем и женой – это развод. Любовные приключения – такой же естественный атрибут светской дамы, как её выезды и обеды. При этом «порядочному» мужу предписывается прятать свои рога. В данном случае, пожалуй, ярче всего выражается авторский принцип: действительно существует только то, что признано высшим обществом585.
Кому же противопоставлен лицемерный лоск светского общества? Разумеется, «толпе», «мужланам», «увальням», чей облик и манеры говорят сами за себя. С другой стороны, Честерфилд уделяет внимание разоблачению разного рода «авантюристов» и «щёголей», которые, не обладая соответствующей культурой, пытаются пролезть в высшее общество. Вообще он различает манеры «деревенские», «городские», манеры «судейских», наконец, «благородные» манеры, давая им французские наименования, очевидно, намекая на сословные деления586.
«Письма к сыну» в целом не производят впечатления дружеской наставительной беседы, хотя сам автор декларировал именно такой подход. Честерфилд – младший, сын неравных по статусу родителей, всецело материально зависимый от отца, не мог не испытывать отчуждения от знатного родителя. «Любовь» отца к сыну носит искусственный, натянутый характер: сам Честерфилд – старший заявляет, что любит только тех, кто этого достоин. Попытка «вывести в люди» своего бастарда объясняется скорее чувством вины перед его матерью. Граф часто подчёркивал, сколько сил тратил на воспитание сына и мягко, но навязчиво внушал ему необходимость оправдать подобные затраты. Он крайне педантичен в мелочах, обещает судить его как цензор, претор, судья, учитывать все его ничтожные недочёты, наконец, заявляет: «Я буду расчленять тебя, разглядывать под микроскопом». Остро, хотя и деликатно, реагирует на промахи сына в этикете. Говорит, что не вынесет его неуклюжести, может от этого даже заболеть. А в другом случае заявляет: «…мне придётся выскочить из – за стола, а не то меня бросит в дрожь»587.
Отправляя сына в заграничную поездку, граф направляет для его сопровождения нескольких соглядатаев из числа своих знакомых («аргусов», как он их называет). В мелочах расписывает его образ жизни, не оставляя никакого пространства для личной свободы. Рекомендует писателей и их же комментирует, говорит, какое приглашение в конкретном случае принимать, вплоть до советов завести роман с какой – нибудь знатной дамой. Честерфилд – старший предписывает своему отпрыску не только слова и действия, но также и мысли, которые непременно должны прийти в голову последнему в каждом конкретном случае. Объясняет ему, какие огромные цепи обязанностей на нём лежат: почтение к отцу, дружба с наставником, уважение к себе, обязанности человека, сына, ученика, гражданина и так далее. На протяжении всей переписки часто встречаются укоры в небрежности, рассеянности, плохой дикции, невнимательном отношении к внешности и так далее, хотя именно данные аспекты находились в центре внимания просветителя588. Последнее подобное замечание датируется 1754 г., то есть было адресовано двадцатидвухлетнему молодому человеку на пятнадцатом году переписки. Очевидно, граф желал бы видеть сына другим.
К последним годам жизни Честерфилда относится его проект реформы календаря. Большинство европейских стран к XVIII в. уже перешло на григорианский календарь, введённый папой Григорием в 1582 г. Лишь Англия, Россия и Швеция пользовались юлианским календарем. Честерфилд обратился со своей инициативой к Ньюкаслу, но тот убеждал его не создавать проблем на пустом месте. Однако глава министерства Пелэм проект одобрил, Честерфилд произнёс по этому поводу речь в парламенте, билль был принят и получил королевское одобрение 22 мая 1751 г. При переходе на новый календарь дни между 2 и 14 сентября 1752 г. упразднялись. Правда, не все приняли это нововведение. Например, сын лорда Макклсфилда кричал с парламентской трибуны: «Верните нам одиннадцать дней, которые вы у нас похитили! »589
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
