Мо Рид проводил Нони до ее «Приуса» и подождал, пока она не вырулила лихо на Тихоокеанское шоссе, едва избежав столкновения с едущим по основной дороге универсалом, а потом умчалась прочь, сопровождаемая возмущенными гудками.
Прежде чем вернуться в дом, Рид обратил взор на юг, хотя вряд ли он мог разглядеть за пятьсот футов отсюда детектива Шона Бинчи, сидящего в неприметном седане перед закрытой пиццерией. На пассажирском сиденье машины стоял дешевый ноутбук, запрограммированный на прием того же материала, который Аарон Фокс выводил на свой компьютер. Заставить этот «устаревший хлам» работать с оборудованием Фокса пока что оказалось для нас главной трудностью; Аарон радостно мучил полицейскую «железку», пока не добился успеха. Но даже после того, как связь была установлена, изображение шло пятнами, а звук заглушался шумом машин, несущихся по шоссе.
Бинчи получил ноутбук от Майло в шесть часов, и к тому времени, как мы прибыли в домик Горди, уже примерно час наблюдал за бунгало Вандеров. Никто не входил и не выходил, и гаражные ворота были открыты, согласно требованиям Трэвиса Хака.
Сам Хак стоял на пляже.
* * *
Ровно восемь вечера. Восемь часов одна минута.
Пять, десять, двенадцать минут девятого… мы начали гадать, не было ли все это впустую.
То, что гаражные вороты были открыты, являлось добрым знаком, и мы продолжали надеяться.
Восемь часов пятнадцать минут. Хака, похоже, это не тревожило. Потом я вспомнил, что у него нет часов.
Это наконец-то случилось в восемь шестнадцать, неожиданно и резко, как сердечный приступ.
Первым заметил Мо Рид. Он указал на экран, едва не воспаряя над своим сиденьем.
На пляже возникла Симона Вандер. Буквально из ниоткуда. Камера, встроенная в пуговицу Трэвиса Хака, уловила ее тощий силуэт, плывущий над песком. Мне показалось, что это русалка, выплывшая из океана.
По мере того как он приближалась, пакет в ее руках обретал более четкие очертания. Большой, бумажный, с логотипом «Трейдер Джо». Пока что все шло по плану.
Одежда Симоны была сухой — возможно, она научилась ходить по воде?
Худая, как тростинка, девушка, волосы развеваются по ветру. Она шла вдоль пляжа. Босые ступни погружались в песок. Шла уверенной походкой богатой девицы, привыкшей к уединенности частного пляжа — руки и ноги двигаются свободно, небрежно, пакет раскачивается из стороны в сторону, как будто для нее в мире не существует никаких забот.
Хак стоял неподвижно.
— Откуда она взялась, черт побери? — спросил Майло.
— Не знаю, — ответил Фокс. — Камера отлично ловит вблизи, но на определенном расстоянии изображение фокусируется не сразу.
Словно иллюстрируя его слова, Симона приблизилась к Хаку на пятнадцать футов, окинула его взглядом и остановилась; лицо ее в объективе камеры постепенно обрело четкость. Возможно, выражение этого лица было чуть более напряженным, чем можно было предположить по ее небрежной походке. Зеленоватая подсветка мешала видеть как следует. Лицевые кости выступали сильнее, чем мне запомнилось.
И все же она оставалась красивой девушкой.
Одета Симона была в стиле «южнокалифорнийская милашка 101»: джинсы с заниженной талией, темная блузка, открывающая плоский живот, звенящие металлические браслеты, крупные серьги-кольца. В пупке красовались две сережки. Ветер откинул темные волосы с ее левого уха, открыв одинокий алмазный «гвоздик», поблескивающий в хряще. Изображение было просто отличным.
Хак не шевелился, Симона в течение несколько секунд тоже стояла неподвижно.
— Трэвис. — Звук шел с небольшими помехами, и ее голос казался высоким и отдаленным, чуть приглушенным. Как будто она говорила, набрав полный рот взбитых сливок. Или крови.
— Симона.
— Куда ты собираешься уехать?
— Неважно.
Симона улыбнулась и сделала шаг к нему, покачивая пакетом.
— Бедный Трэвис.
— Бедный Келвин.
Улыбка Симоны стала ледяной.
— Твой маленький приятель.
— Твой маленький брат.
— Брат наполовину, — отозвалась она.
— Брат-чурка, — произнес он.
Она вздрогнула, прищурилась и сделала шаг назад, пытаясь понять, откуда он взял это слово. Потом сказала:
— Я не знала, что ты расист.
— Я слышал, как ты сказала это, Симона. — Голос Хака изменился, стал глубже, напряженнее. Фокс уловил это.
— Похоже, он что-то замыслил. Если он на нее нападет, мы слишком далеко, чтобы его остановить.
Никто ему не ответил.
— Ты выслеживал меня, — бросила Симона Вандер.
— Выслеживал.
Она засмеялась над этим бесстыдным признанием.
— Я трахалась с тобой четыре раза, и ты так и не оправился от этого.
— Пять.
— Четыре. Неудачник. Первый раз был игрой. Чтобы назвать это трахом, ты должен был засунуть, прежде чем спустить. — Она расхохоталась еще громче. Последние ноты ее жестокого смеха потонули в шипении набежавшей волны. Она подошла ближе к мужчине. — Ты — озабоченный неудачник и дурак, Хак.
— Знаю.
Его спокойное согласие разозлило ее; взгляд стал острым, словно скальпель. Она остановилась, слегка погрузившись ногами в песок, сделала шаг в сторону, ища более твердую почву. Пакет в ее руке качнулся сильнее.
— Ты думаешь, если признаешь, что ты неудачник, то сможешь избавиться от этого? Что, этой фигне тебя научили на реабилитации?
Хак не ответил.
— Ты — неудачник, умственно отсталый, озабоченный никчемный тупица. Так что не думай, будто можешь играть со мной, Трэвис. Я здесь только потому, что мне жалко тебя, понял? И прикинь, что ты сделаешь, как только получишь мои денежки?
Молчание.
— Ну, прикинь, даун.
Молчание.
Симона встряхнула волосами, перехватила пакет обеими руками.
— Первым делом ты сделаешь вот что — и сделаешь это сразу же. Ты все мои деньги, до цента, потратишь на наркоту — и вынюхаешь ее или вколешь прямиком в вену. Может быть, нам обоим повезет и ты склеишь ласты. Как ты полагаешь, милый? Разве это не будет отличным выходом для всех?
Хак не ответил.
Океан ворочал валы.
Я задумался о том, потеет ли сейчас Хак. Мо Рид точно вспотел. И Майло тоже. Темные круги расплылись и в подмышках белой шелковой рубашки Аарона Фокса. У меня на голове под волосами выступила испарина, во рту пересохло.
Набежала еще одна волна — высокая, мощная.
— Просто сделай это, Трэвис, — сказала Симона. — Как в слогане «Найк». Обдолбайся до смерти и избавь всех от забот.
