«Если очевидные истины о наших началах истинны для нас, – заявил Буш вскоре после иракской операции, – то они истинны для всех».
Американцы поколениями с радостью в это верили, в основном потому, что им нравилось воспринимать себя как людей уникально порядочных и желающих исключительно поделиться благами с другими. Более мудрые защитники политики переворотов способны привести и более весомый аргумент. Они признают, что Штаты главным образом ориентируются на собственные интересы, когда принимают решение свергнуть то или иное правительство. В то же время они настаивают, что это решение хорошее, – то, что является благом для США, является благом и для всех остальных. Они считают американскую власть в свой сущности благотворной, ведь политическая и экономическая системы, которые она стремится насадить в других странах, сделают их богаче, свободнее и счастливее – вследствие чего в мире станет спокойнее.
Уже более столетия американцы верят, что для них должны быть доступны зарубежные рынки и ресурсы. Когда им отказывают, они берут желаемое силой, свергая неугодные правительства. Великие державы поступали так с незапамятных времен. Что отличает американцев от жителей былых империй, так это стремление показать, что они действуют из соображения человеколюбия.
Большую часть эпохи переворотов США практически не пытались ввести демократию в тех странах, чьи правительства они свергли. Президенты Маккинли, Теодор Рузвельт и Тафт заявляли о подобном желании, однако на деле были готовы поддержать любую правящую группировку, неважно, насколько гнусную, пока та подчинялась Штатам. Позже, в Иране, Гватемале и Чили, США еще больше опозорились – они свергли лидеров, избранных демократическим путем, и посадили на их места тиранов. Однако во времена Буша-младшего Штаты стали серьезнее относиться к своим заявлениям о демократии. США попытались, пусть и не всегда чистосердечно, направить Афганистан на путь к новой политической системе. В Ираке они еще более рьяно взялись за дело, выделив несметные ресурсы на самый амбициозный проект по формированию чужой государственности в истории Америки.
Эта перемена произошла частично благодаря тому, что повысились ставки. Когда, например, Гондурас или Никарагуа вследствие переворота попали в руки проамериканских диктаторов, пострадали лишь жители этих стран. В какой-то степени, особенно в сферах бизнеса и торговли, США оказывались в выигрыше. Если бы иракский проект администрации Буша потерпел неудачу, целый мир, и главным образом США, оказался бы под страшной угрозой.
Буш и его советники пылко взялись за иракский проект, так как считали, что его успех – то есть свержение тирании Саддама и возникновение мирного, демократического и проамериканского правительства – сулил Штатам огромную выгоду. Эти деятели смели надеяться, что они не просто получат новый стратегический плацдарм на Ближнем Востоке и надежный источник нефти, но и создадут демократический пример для подражания во всем регионе. Цели были столь соблазнительны, что администрация Буша уже не могла здраво оценить возможность этих целей достигнуть.
Американцы верят – возможно, сильнее всех на земле, – что если достаточно хорошо потрудиться, то можно достичь чего угодно. Это действительно так, когда человеку бросает вызов природа, наука или даже другой человек. Повлиять на давно сформировавшуюся культуру – задача куда более сложная и опасная: неудача может повлечь за собой страшные последствия.
Большинство американских операций по свержению режимов в конечном итоге скорее ослабили, чем укрепили безопасность США. Эти проекты породили поколения боевиков, глубоко и яростно ненавидящих Штаты, расширили границы, которые нужно защищать, увеличили количество врагов и глубже втянули страну в хитросплетение международных отношений. А самое главное, эти операции показали врагам США, что, несмотря на сокрушительную мощь, у американского государства есть и уязвимые места.
Энтузиазм Буша, который заставил его закрыть глаза на потенциальную неудачу в Ираке, можно понять, хотя, вероятно, нельзя простить. Удивительно то, что он не желал задумываться об опасности успешного исхода операции. Начиная с самой зари эпохи переворотов, США приходилось сталкиваться с ситуацией, когда зарубежные правительства принимали демократию, однако не становились проамериканскими. Напротив, они зачастую объявляли себя независимыми и в дальнейшем не пускали зарубежный военный контингент на свою территорию, ограничивали права иностранных корпораций и ставили свои государственные интересы превыше всего. В Ираке истинная демократия могла привести к созданию религиозного государства, пропитанного такой ненавистью к США и Израилю, что Саддаму и не снилась. Такой успешный исход таит в себе не меньше опасности, чем провал.
У каждой страны есть законные интересы, и иногда они противоречат интересам США. Именно поэтому в каждой операции по свержению режима есть важнейший момент, когда американцы должны решить, возвращать ли стране истинный суверенитет. Во многих местах это будет означать появление нового правительства, которое не станет служить, а то и захочет подорвать политические, военные или экономические интересы США. Естественно, соблазн не допустить подобное правительство к власти очень велик. Поэтому во главе многих стран оказывались проамериканские, но непопулярные среди населения лидеры, и подобная политика неизбежно приводила к катастрофе.
Все президенты от Маккинли до Буша обманывали себя, воображая, что население зависимых стран подчинится американскому влиянию. Чаще всего получалось наоборот. Отвращение людей только крепло и зачастую выплескивалось наружу жестокостью, которая втягивала США в очередные интервенции. Каждая из них все больше отторгала людей. В конце концов к антиамериканскому движению, возникшему в странах от Никарагуа до Ирака, присоединились миллионы.
Вера Джорджа Буша-младшего и его сторонников в то, что США имеют право вести войны там, где считают нужным, несмотря на громкие протесты как местных критиков, так зарубежных лидеров, осталась непоколебима. «Если возникает проблема, от нас ожидают ее решения, – объяснил Буш. – Мы пытаемся занять ведущее место в мире». Однако американские лидеры ясно дали понять, что не позволят другим государствам вести себя подобным образом. Эти страны, предупреждали американцы, будут вести войны ради завоеваний или наживы, в то время как сами Штаты, по их заявлениям, никогда себе такого не позволят.
Государства, обладающие достаточной мощью для вторжения в другие страны, редко откажутся от такой возможности. Военные историки со времен Фукидида, который писал о том, как, обретя возможность, страны ощущают скрытое желание править, отмечали, что ни одна страна не приобретала огромную военную мощь, не применяя ее. Вместе с могуществом одновременно растет и жадность, и вскоре государство поддается соблазну попросту взять желаемое. Именно жадность раз за разом гнала великие державы все дальше и готовила почву для их краха.
«Я опасаюсь нашей силы и наших же амбиций, – прозорливо предупреждал британский политик Эдмунд Бёрк, когда его родина была верхушкой огромной империи. – Я опасаюсь того, что нас чересчур боятся. Смешно утверждать, что мы не люди и что мы никогда не поддадимся соблазну возвеличить себя».
