Что же до маркиза Куинсберри, то 31 января 1900 года он скончался в возрасте пятидесяти пяти лет, оставив после себя состояние, оценивавшееся в триста семь тысяч фунтов стерлингов, которые были заработаны на организации боксерских поединков, так как от своего отца, восьмого маркиза, он унаследовал только одну тысячу шестьсот пятьдесят семь фунтов. Бози получил в свое распоряжение большую часть этого состояния, если верить тому, что он сам писал в «Воспоминаниях»: «Перед смертью отец послал за мной; между нами состоялось полное примирение, и он оставил мне абсолютно все, что было возможно мне завещать из своего довольно значительного состояния»[618]. Тем не менее, несмотря на свои неоднократные заверения, он ограничился в отношении Уайльда лишь несколькими приглашениями на ужин и кое-какими незначительными субсидиями, хотя, конечно, должен был сдержать слово чести и возместить Уайльду ту тысячу фунтов, которую его семья обязалась уплатить, чтобы покрыть судебные издержки. Кстати, вспышка гнева, случившаяся у него за последним совместным ужином, произошла именно после напоминания об этом долге чести, который, по его словам, настоящий джентльмен никогда не возвращает.
Возбуждение от поездки в Рим спало, Уайльд вновь принялся скитаться по Парижу, ужины у «Мэра» сменялись бесконечным ожиданием на террасах кафе. Он продал Фрэнку Харрису план пьесы «Мистер и миссис Давентри», утаив от него, что права на нее уже приобрели сначала американские актрисы Браун-Поттер и Ада Реган, затем Гораций Седжер и Луис Нетерсол, а потом еще два театральных директора и, наконец, Леонард Смизерс.
В июне 1900 года Уайльд посетил Всемирную выставку, открытие которой состоялось 14 апреля. На стенде Эдисона он записал на один из первых фонографов три последние строфы «Баллады Редингской тюрьмы»[619]. Его пригласили на банкет, устраиваемый в честь Родена, и он с большим удовольствием встретился вновь с великим скульптором, которого считал величайшим поэтом Франции, полностью «затмившим Виктора Гюго». Ни с того ни с сего Джордж Александер вдруг предложил Уайльду двадцать фунтов ежемесячно за права на «Веер леди Уиндермир» и «Как важно быть серьезным»; однако и этого было уже недостаточно для того, чтобы помешать неотвратимому погружению в манящее небытие. К тому же все обладатели прав на «Мистера и миссис Давентри» по очереди предъявили ему свои претензии. Оскару Уайльду было уже сорок пять лет, он написал «Портрет Дориана Грея», познал небывалый успех благодаря четырем театральным пьесам, вдохнул последние искры своего гения в «De Profundis» и «Балладу Редингской тюрьмы»; экстравагантная жизнь довела его до того, что, подобно нищему бродяге, он вынужден был клянчить деньги у тех, кто еще продолжал окружать его своей заботой.
Июль 1900 года. Уайльд был очень болен и страдал от воспаления уха, которое стало следствием давнего падения в тюремной часовне. Когда дела пошли на поправку, он уехал для восстановления сил в Швейцарию и вернулся в Париж только в сентябре, как всегда, весь в долгах, преследуемый своим «дорогим хозяином» и снова больной — на руках у «малыша Мориса». 10 октября ему сделали операцию, но он не мог заплатить ни хирургу, ни сиделке, чей уход ему был необходим.
16 октября Уайльд в постели отметил свое сорокашестилетие. К его физическим страданиям добавились переживания по поводу той пьесы, которую собирался ставить Харрис, вынуждая Уайльда вернуть деньги всем другим владельцам авторских прав. 25 октября на сцене театра «Роял» поднялся занавес и появилась исполнительница главной роли в пьесе «Мистер и миссис Давентри» — миссис Патрик Кэмпбелл — одновременно нимфа и жертва Бернарда Шоу.
А Оскар Уайльд все хворал в отеле «Эльзас» в своем маленьком номере, стены которого были оклеены такими невзрачными обоями. По полу были разбросаны книги и одежда. И все же ему удалось получить последнюю улыбку еще одной женщины — давнишней знакомой, баронессы Деланд, которую он впервые увидел в костюме Боттичелли, согласно тогдашней моде, и которую разыскал в редакции одной из газет, где она вела светскую хронику. Она в очередной раз уступила его обаянию и поддалась колдовской силе волшебного голоса. Баронесса позволила Уайльду увлечь себя в ресторан «Гранд Ю» на улице Ле Пеллетье, правда, обратив внимание на некоторый беспорядок в одежде Уайльда, так что умная женщина без труда догадалась, что платить по счету придется ей. Но какое это имело значение — Уайльд был ослепителен, и вечер закончился прогулкой в Булонском лесу, во время которой Уайльд говорил: «Я бродяга. Нынешний век запомнит двух бродяг-литераторов: Верлена и меня». Его нынешнее положение и в самом деле чем-то напоминало то, в котором оказался некогда Верлен.
На следующий день Уайльд встретил Харриса, зашедшего проведать больного, взглядом, полным боли; улыбка, озарявшая его лицо накануне, исчезла. Все разговоры сводились к богатею Бози, к деньгам, которые он надеялся получить за постановку «Мистера и миссис Давентри», и к мучениям, перенесенным в тюрьме. Он приходил в сильное возбуждение при упоминании о Бози, вспоминал о его изменах и неожиданно, подняв на Харриса полные слез глаза, признался: «Я заблудился в этой жизни; прохожие презирают меня, а человек, которого я любил, бичует своим безразличием и осыпает ужасными оскорблениями (…) Мне некуда дальше идти. Для меня все кончено! Остается лишь уповать на скорый конец»[620]. И мольба его была услышана.
В самом начале ноября Роберт Росс приехал в Париж; его очень встревожило состояние Уайльда, который страдал от сильных болей в ухе. Тем не менее Уайльд встал, чтобы поприветствовать Робби, и они вместе отправились на прогулку в Булонский лес. Оскар все вспоминал предательство Бози, свои долги, говорил о глупости доктора Таккера, который запретил ему употреблять спиртное. Он рассказал, что прошлой ночью ему приснилось, будто он сидел за одним столом с мертвецами, на что присоединившийся к ним на прогулке Тернер пошутил: «Милый мой Оскар, ты наверняка был жизнью и душой того общества», чем вызвал у него улыбку.
12 ноября Росс должен был ехать к матери на Лазурный Берег. Он оставил Уайльда на попечение Тернера и уехал с ощущением, что больше никогда его не увидит.
27 ноября Росс получил от Реджи письмо с просьбой немедленно вернуться в Париж. В ухе обнаружился абсцесс, инфекция начала распространяться на весь организм, и все это усугублялось самоубийственным злоупотреблением шампанским.
29 ноября Росс прибыл на Лионский вокзал и спешно направился в отель «Эльзас». Оскар Уайльд был уже безнадежен, он очень исхудал, был мертвенно бледен и дышал тяжело и прерывисто. Он находился в сознании и тщетно пытался что-то сказать. Росс послал за пастором, отцом Катбертом, который совершил соборование; затем к умирающему пригласили сиделку. Тернер и Росс заняли номер этажом выше. 30 ноября в половине шестого утра их разбудили. У Уайльда началась агония, и их взгляду предстало ужасающее зрелище. В два часа десять минут пополудни[621] тело сотрясла последняя конвульсия, и Оскар Уайльд навсегда покинул сцену. Ему было сорок шесть лет. Как только это известие разнеслось по Парижу, гостиницу заполонили толпы журналистов и кредиторов, а простодушный Дюпуарье, совсем потеряв голову, еще больше усугубил ситуацию, попытавшись сохранить в тайне имя Уайльда. Дело дошло до того, что судебно-медицинский эксперт начал выспрашивать, не было ли здесь самоубийства или убийства. В конце концов разрешение на похороны было получено. Проститься с Уайльдом собрались самые преданные друзья: Харрис, Карлос Блэккер, Стюарт Меррилл, Жеан Риктюс, Анри Даврэ… все те, кто никогда не переставал восхищаться им и любить его. Перед тем как тело положили в гроб, Морис Гилберт сфотографировал усопшего.
