…При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши…
Пропорционально росту цен росло недовольство во всех слоях общества, особенно заметное среди малообеспеченных слоев населения. Как в такой ситуации не вспомнить Ф. М. Достоевского, писавшего: «Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится»[486].
Даже осознанные идеалы имеют своей подкладкой плохо осознанный личный интерес. Роковая логика, состояла в том, что у Временного правительства, принесшего еще 15 марта присягу «на верность службы народу Державы Российской», ко времени своего заката не оставалось ни высшей идеи, ни настоящих денег, ни авторитета. Правда, лозунги, освященные французской революцией: «Свобода, равенство и братство» были, но если бы словами можно было сделать счастье народа, оно давно было бы сделано…
Имела место «министерская чехарда»: со 2 марта по 25 октября сменилось четыре состава правительства, в том числе три коалиционных, включавших представителей буржуазных и социалистических партий. «Телега» правительственного законодательства, влачимая усилиями «лебедя, щуки и рака» катилась неторопливо, словно впереди был огромный временной ресурс, а все попытки проведения в жизнь столь нужных стране реформ лишь усугубляли всеобщий кризис. Военные реформы, писал Верховский, просто саботировались (л. арх.).
Ситуация усугублялась массовым возвращением в страну политэмигрантов разного толка, до времени изнывавших за границей от безделья и соскучившихся «по настоящей работе». Среди возвращенцев (ехали целыми семьями) было немало известных лиц с русскими псевдонимами…
Считается общепризнанным, что прорвавшиеся к власти в марте 1917 года бесцветные личности, интересы которых не совпадали с интересами тысячелетней России и проводившие масонскую политику «Троянского коня», наделали тогда много вреда. Сюрреализм происходящего был зафиксирован в многочисленных воспоминаниях свидетелей и участников тех исторических событий. Говорят, что Керенский мрачно пошутил, что для наведения порядка нужно было расстрелять всего одного человека. На вопрос, кого же именно, может быть Ленина? – он отвечал, – Керенского!
Тут есть предмет не только для насмешки, но и для размышления, поскольку многими историками признается, что намерения у членов Временного правительства, несмотря на явную политическую близорукость, все же были самые благие, их общественная честность – вне сомнения («хотели как лучше…»). Ни у Керенского, ни у членов его кабинета, к примеру, не хватило бы духу подписать смертный приговор семье низложенного императора. Минимум – высылка за границу; максимум – вызывающе-оскорбительное унижение и ссылка «гражданина Романова» в Сибирь.
И все-таки можно догадаться, по какой причине Верховский, редко посещающий общие заседания правительства по причине их полнейшей бесполезности, охарактеризовал заседание кабинета 18 октября 1917 года, накануне своей отставки, как «пляску теней». Даже «старые царские лакеи с неодобрением смотрели на всех этих, как они их называли, «полугоспод», которые забрались не в свои сани, и народ даже досыта накормить не могут»[487].
На повестку дня с неотвратимой неизбежностью вставал главный вопрос – о Мире. Верховский энергично и настойчиво пытался склонить властную элиту к объявлению о начале мирных переговоров. Это была принципиально другая позиция, позволяющая перехватить инициативу у большевиков, твердо стоявших за мир без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов, а на «внутреннем фронте» провозглашавших радикальные лозунги классовой борьбы и полного передела собственности. В один тугой узел сплелись вопросы мира и власти.
К сепаратному миру с Россией стремилась и Германия. В Берлине впервые задумались о заключении такого мира еще в ноябре 1914 года. Среди сторонников этой идеи были весьма крупные фигуры германской военно-политической элиты, которых объединяло твердое убеждение, «что главным врагом Германии является не Россия, а Великобритания: с Россией же можно и необходимо договориться»[488]. Конечной целью такого мира было закрытие Восточного фронта. В начале 1915 года немецкая дипломатия активизировала свои усилия в этом направлении. Однако царское правительство расценило такие попытки как проявление слабости и сделало все возможное, чтобы дать понять как немецкой стороне, так и шведской, пытавшейся сделаться посредником в мирном процессе, в бесперспективности подобных усилий. Поняв это, немецкое военное командование решило «измотать русских». С осени 1915 года до февраля 1916-го «в Берлине не предпринимали активных попыток продолжить мирный зондаж в России».
