Судите сами: уже завтра его жена должна была унаследовать все имущество Давида, а самое большее через восемь дней он и сам намеревался вступить в права наследства.
Эту радостную картину омрачало лишь одно – необходимость выплатить Семилану пять миллионов. Но приступ жадности, охвативший саиля, вскоре прошел и он тут же вновь обрел былую веселость.
Пока происходили эти и готовились другие события, еще более важные и значимые, как мы только что видели, Жан-Мари и Кадишон находились в тюрьме.
Как и говорил Кастерак, судьба гренадера была предрешена, а все пути к отступлению отрезаны. Но поскольку шел суд над его женой, казнь Кадевиля, считавшегося сообщником Кадишон, отложили – наивная, хотя и необходимая формальность.
Силы Жана-Мари были на исходе. Он больше не пытался сопротивляться. После ареста он впал в состояние невыразимого уныния.
Жена попыталась было его приободрить, но тщетно.
– Будь ты мужчиной, не падай духом, – сказала она ему.
– Нет, – ответил он, – я больше не могу.
– Еще одно, последнее усилие.
– Бедная моя Кадишон! Я сражен, я сдаюсь.
– Откуда тебе знать – может, тебя опять спасут?
– Мне все равно. Я дошел до предела в своем отчаянии. Два года я боролся, подвергался опасности и вот снова оказался в кошмарном заточении. Мне что же, опять начинать защищать свою жизнь? Она того не стоит.
– Не говори так.
– А как, по-твоему, я должен говорить?
– Вспомни о том, как я предприняла попытку, оказавшуюся удачной. И никогда не забывай – в этой жизни нет ничего невозможного.
Жан-Мари умолк, его надежда иссякла.
Разговор этот происходил в некоем подобии повозки, на которой узников везли в Бордо.
Когда она прибыла в город, пришел час расставания. Жан-Мари нежно обнял жену и в следующий раз они увиделись только в кабинете следователя.
Кадишон была слишком энергичной женщиной, чтобы предаваться отчаянию. Она пожелала бороться до конца, и, руководствуясь инстинктом справедливости, который столь присущ возвышенным, благородным душам, смогла найти множество свидетелей, готовых выступить в ее защиту.
Первым делом молодая женщина потребовала вызвать в суд двух кюре – Бегля и Сулака.
Явившись на заседание с тонзурой седых волос на голове, почтенный пастырь, освятивший церковный брак Кадишон и Жана-Мари, произвел на молодого судью живейшее впечатление.
Проповедуемые этим человеком добродетели, закрепившаяся за ним репутация праведника, все, вплоть до присущей ему скромности, придавали его словам особый вес и значение. Кюре спросил, как люди не боятся воскрешать из забвения давным-давно забытые дела, и стал в таких словах говорить о милосердии, что из глаз присутствовавших брызнули слезы.
Но отступать было слишком поздно.
Арестовав Жана-Мари, власти совершили глупость, но теперь были вынуждены идти до конца.
По настоянию кюре Сулака Жан-Мари подписал новое прошение о помиловании, ведь обстоятельства с тех пор, как было отклонено предыдущее, коренным образом изменились.
После чего сей славный человек уехал в Париж.
– До тех пор, пока я не вернусь в Бордо и не привезу ответ на это ходатайство, Жан-Мари будет жив, а вместе с ним будет жива и надежда.
Что касается Кадишон, то она отнюдь не отказалась от намерения наказать Сентака за все совершенные им гнусности.
Каждый раз представая перед следователем, она обвиняла саиля не только в покушении на ее, Кадишон, жизнь, но также в жестоком избиении собственной жены, и в том, что он устроил несчастный случай, жертвой которого стал юный Давид.
Упорствуя в своих словах, женщина наконец поколебала уверенность молодого судьи, который, как мы видели, приказал привезти Сентака к нему в кабинет.
Саиль встретился с Кадишон на очной ставке и вышел из этого испытания победителем.
Через два дня она возобновила свои попытки.
– Вы же сами видите, – ответил ей молодой судья, – что выдвинутые вами обвинения лишены здравого смысла.
– Я настаиваю, что этот человек лжет.
– Но…
– Вызовите господ де Мэн-Арди, де Кастерака, де Бюдо и Мальбесана.
– Зачем?
– Спросите, не говорила ли я им о том, что Сентак пытался меня убить, задолго до того, как моего мужа арестовали?
– Вас послушать, так я должен весь город допросить.
– Ах, сударь! Если в результате приложенных усилий вы спасете невиновному человеку жизнь, это будет такая мелочь!
Свою фразу Кадишон произнесла с несравненной величавостью.
Следователя ее слова поразили. В то же время он, подобно многим другим на его месте, пребывал под влиянием того положения, которое саиль занимал в обществе.
– Но зачем это было нужно господину де Сентаку? – продолжал настаивать на своем он.
– Чтобы удовлетворить жажду мести.
– Ах! Дорогая моя, воспитанный человек не пойдет на преступление только ради того, чтобы выплеснуть свой гнев.
– Боже мой! – воскликнула Кадишон. – Я никогда не найду аргументов, чтобы вас убедить!
– Но почему вы так стремитесь заклеймить Сентака позором?
– Если этому знатному вельможе даруют прощение…
– Продолжайте.
– То моего мужа тоже придется помиловать.
– Не самый разумный довод.
– Послушайте! – воскликнула Кадишон, будто ее вдруг постигло внезапное озарение. – Есть один способ узнать правду и получить доказательства того, что господин де Сентак – последний негодяй.
– Какой еще способ?
– Вы когда-нибудь слышали о разбойнике Андюсе?
– Еще бы, черт бы его побрал.
– А если я вам его выдам?
– Вы знаете, где он?
– Да, знаю.
Ответ женщины судью буквально ослепил. Поймать этого грозного бандита, которого вышестоящее начальство так давно и так тщетно искало, – означало провернуть выгодное дельце, привлечь к себе внимание министра и тем самым обеспечить блестящее будущее.
– И вы… скажете мне, где он прячется?
– Скажу, но при одном условии.
– Условия! – возмущенно воскликнул молодой судья. – Вы мне еще будете условия ставить?
– Полно вам, оставьте! – ответила Кадишон. – Несколько моих слов откроют перед вами самые широкие перспективы, так что не торгуйтесь!
Эта женщина была явно сильнее его. Следователь, казалось, на мгновение задумался, напустил на себя чрезвычайно благожелательный вид и сказал: – Говорите! Что там у вас за условие?
