Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Тунгусов кашлянул недовольно, покосился на старика, чтобы тот не портил праздничного настроения.
— Ты, Макарыч, давай-ка того, командуй парадом.
Сыромятин понял Тунгусова: не надо людям сейчас праздника портить, но все равно он посуровел лицом, поднял стакан с белым вином и предложил самый короткий и всеобщий тост в те первые послевоенные дни:
— Ну, стало быть, с возвращением тебя, Иван Степанович. Давайте выпьем за Победу и за помин души погибших.
Мужчины выпили. Катерина только помочила губы. Сыромятиха заколебалась было, но вспомнила слова старика «за помин души» и с отчаянной решимостью пригубила из рюмки. Перекрестила тут же свой птичий нос и понюхала кусочек хлеба.
Во дворе появился Жултай Хватков в полной своей матросской форме. Он за руку поздоровался с Разгоновым-старшим. Остальным только головой кивнул. Принял от Катерины стакан, взял самый маленький груздочек и деловито спросил капитана:
— Подчистую, значит?
— Выходит, так оно, — ответил Иван.
— За Победу… — Жултай степенно выпил, заел груздком. — А я вот тоже повоевал маленько. И в госпитале повалялся. Думал, отца своего на фронте встречу, Ульджабая. Не подфартило. Вернулся с культей да медалью «За отвагу».
Он с надеждой посмотрел на Ивана и запечалился.
— Н-да… Коли молчите, значит, и вы отца моего не встречали. Да оно и немудрено. Вы, ежели судить по мундиру и отсутствию боевых наград, человек тыловой, сухопутный. А он у меня моряк. Жду вот со дня на день…
Грустно улыбнулся Иван словам Жултая насчет его «тыловой» биографии, но обиды не выказал. Только переглянулся с Тунгусовым да Ермаковым. А Жултая обнадежил:
— Скоро все вернутся, кто уцелел.
— Я так думаю, что мой уцелел, — воспрянул Жултай. — Ведь не может человек совсем без вести пропасть. Раз не убили, значит, живой. Вон, Семка одноглазый после третьей похоронки вернулся. Тоже моряк.
— Это который из Гренадер, што ли? — уточнила Сыромятиха.
— Ну. И даже на Зойке эмтээсовской женился. И мой сыщется. Хоть за тридевять земель упрятали его фашисты, а все равно сыщется.
Катерина отвела взгляд в сторону, спрятала глаза, полные слез. Полез за кисетом дед Сыромятин.
— На войне люди просто так не исчезают… — тихо произнес бывший разведчик Федор Ермаков.
Тунгусов скосил глаз на его грудь, похожую от множества орденов на иконостас, и кивнул головой в знак согласия, прикидывая в уме по этим орденам, сколько же «языков» приволок земляк его с чужой стороны и скольким семействам сообщалось в фатерланд о «пропавших без вести».
— Жултай, ты бери конфеты-то, — угощал приятеля Михаил. — И консервы попробуй. Это мясные. А это из настоящей морской рыбы.
— Ну, коли морская, отведаю малость.
— А настроение у тебя правильное, Жултай, — снова ободрил его Разгонов-старший. — Обязательно надо верить в возвращение. Без веры никак нельзя. Даже птицы к своим гнездам возвращаются, а люди и подавно.
— Спасибо на добром слове, Иван Степанович. Очень даже во всем согласен с вами. Буду ждать, — он съел кусочек рыбы, залпом выпил предложенный Михаилом чай и поднялся из-за стола. — Спасибо, Михаил Иванович, за чай. Пойду. Я ведь только на минуту забежал. С Победой поздравить и насчет отца справиться. Круглая земля-то, и люди ненароком встречаются на ней. Може, кто и видел Ульджабая…
Жултай за руку попрощался с Иваном, остальным кивнул головой и вышел со двора.
— Ждет горемычный… — всхлипнула Сыромятиха. — В первые же дни пропал Ульджабай, скворушка наш нечаевский, царствие ему небесное. И мать померла. Один теперь одинешенек матросик из корня своего остался.
Иван глянул на Федора.
— Как это без вести? Он же в твоем взводе был.
— Был… Он тогда первый и кинулся с гранатами под головной танк… Сгорая без остатка, потому и попал в списки без вести пропавших. Да не он один…
Катерина вытерла слезы, сказала мужу:
— У всех проезжих, кто с войны, про отца своего выспрашивает. Не обделила война село наше горюшком. Ни одной семьи не обделила…
— А кто еще, кроме Жултайки, из нечаевских вернулся? — спросил Иван у деда Якова.
— Костюху Анисимова днями поджидаем. Остальные перед тобой в полном составе: Федя и Парфен.
— И все?
— Все, Иван Степанович… Може, кто вот так же, как ты, обманет войну, подождем. А пока… все перед тобой.
— Как же это так, мужики, а? Парфен, нас же восемьдесят пять человек ушло в сорок первом…
Тесен стал ворот гимнастерки Тунгусову, шрам на щеке задергался, но ответил он твердо, тут уж скрывать нечего:
— Все полегли, Иван. Кто под Москвой, кто на Курском направлении… А до Берлина только ты и дошел.
Стакан хрустнул в сжатом кулаке Ивана. Белое вино разлилось по скатерти, окрашиваясь красными полосками из порезанных пальцев.
— Что же это за арифметика такая получается… — глаза его остановились и стали похожими на осколки раздавленного стакана, а лицо подернула мертвенная бледность.
— Отец, ты руку поранил, — испуганно вскочил Михаил. Он подошел к отцу, сказал озабоченно: — Давай-ка перевяжем…
— Гаврилов? Ты почему ходишь по земле, раз все мы убиты и захоронены на высоте?
— Ты чего это, отец? Какой же я Гаврилов? — Михаил беспомощно оглянулся на Ермакова.
Федор поднялся и шепнул Анисье:
— Унеси ребенка. И Юльку с Аленкой уведи. Быстро у меня. А сам шагнул к Ивану и, как клещами, сдавил его руку.
— Тихо, комбат. Все в порядке. Взяли мы высоту. И батарейцы твои отдыхают…
— А …Катя? Катенька… — просветлел лицом Иван, но глядел мимо Федора помутненными глазами, вдруг торопливо заговорил: — Много у тебя работы сегодня. А высоту мы и взаправду взяли. Взяли, Катя. Но и она забрала ребят моих. Подними их, Катя. Ты можешь. Ты же и меня не раз воскрешала… Смотри, там Берлин! Он горит. Ты подними ребят и уходи. Теперь мы сами дойдем. А ты береги детей. Они нас потом заменят. Мне больно, Катя… Федя? Ты чего?
— Да стакан вот разбился. Хотел выпить с тобой, а он взял и разбился. Не железный ведь стакан-то…
— Это бывает, Федя. Хм, а я вот руку себе порезал. На-ко, сынок, перевяжи… — он опять говорил спокойно, вполголоса.
Михаил разорвал на две полосы чистую тряпицу и стал бинтовать отцу руку. А Катерина сидела по другую сторону мужа с застывшим горем-печалью на лице и не могла оторвать кончик платка от губ. Губы ее мелко дрожали.
— Господи, твоя воля, спаси нас и помилуй… — перекрестилась Сыромятиха, и незаметно толкнула локтем старика, шепнула ему: — Язык проглотил, окаянный?
Дед Яков кашлянул и строго обратился к соседке:
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
