После каждого сеанса я отмачивалась в деревянной бочке, уйдя в воду по самый подбородок. От жара по лицу пот катился градом. Как-то, стоя в ванной после особенно долгого сеанса, я рассматривала спину в зеркало. Аритомо уже начал оттенять наколки тонами серого и голубого, они напоминали облачка дыма, навеянные мне на кожу.
Как только Аритомо убедился, что я уже притерпелась к боли, он стал работать над хоримоно гораздо дольше, сеансы длились до глубокой ночи, пока, как мне чудилось, лампа в нашей комнате не оставалась одной-единственной светящей в горах…
Температура на нагорье после заката солнца часто падала ниже десяти градусов, и хотя дожди монсуна сделали ночи прохладнее, мы с Аритомо часто после ужина сидели на веранде с бамбуковыми занавесками, закатанными под самый карниз крыши. Свет мы никогда не зажигали, предпочитая чувствовать сад в темноте.
Стоило птицам ток-ток выбить свою барабанную дробь, как закипел чайник на стоявшей на столе жаровне. Аритомо чайной ложечкой насыпал сухие листья в керамический заварной чайник. Держа в руках жестянку с чаем, он долго вглядывался в нее.
– Осталось всего еще на одну заварку.
– «Благоухание одинокого дерева»? Больше нет?
– Нет.
Аритомо закрыл жестянку, отставил ее в сторону и наполнил заварной чайник кипятком. Потом взболтнул воду в нем и выплеснул ее через край веранды на траву, оставив в воздухе пахучий туманный след. Вновь залил заварку горячей водой и налил мне чашку чая.
– Зачем ты всякий раз это делаешь? – спросила я. Мне всегда казалось это пустой тратой чая, а теперь и подавно.
– Надо удалять грязь с листьев, – ответил он. – У нас есть поговорка: «Первая заварка годится только для врагов».
– Ты сделал то же самое, даже когда я впервые пришла сюда. Не зная, враг ли я, – с улыбкой напомнила я.
– Да, я не знал.
Он даже не улыбнулся.
– Зато сейчас знаешь?
– У тебя чай остывает.
С каждым глоточком я чувствовала, как впитываю грусть, настоянную на этих чайных листьях. Когда моя чашка опустела, я предложила:
– Хочу прибавить еще один день к нашим сеансам. Можем устраивать их три или даже четыре раза в неделю.
– Вот ты и пристрастилась. Незачем смущаться. Так всегда бывает.
Это была правда: я уже ждала, чту нанесет он на мое тело, и даже стала находить удовольствие в боли, потому как в те часы, когда его иглы оставляли следы на моей коже, у меня в мозгу притуплялось ощущение окружающего мира. Я с тревогой думала, что будет, когда иголки вопьются в тело в последний раз, когда последняя из открытых пор окажется заполнена и запечатана тушью.
– Хоримоно продвигается быстрее, чем я рассчитывал, – заявил Аритомо. – Через день-другой я начну заполнять рисунки цветом. Надеюсь, сможем управиться до того, когда кончится монсун.
– Похоже, ты торопишься закончить.
– Чрезвычайное положение подходит к концу. Сегодня еще одна область страны объявлена «белой».
– Ты говоришь так, будто тебя это огорчает.
– Во время Чрезвычайного положения все жили в подвешенном состоянии, – поделился Аритомо. – Мне часто кажется – мы на корабле, идущем куда-то на другой конец света. Воображаю себя в той пустоте, что находится между двумя иголками кронциркуля картографа.
– Эта пустота существует только на картах, Аритомо.
– На картах. И еще – в памяти. – Он подышал в сложенные горстью ладони. – Одна из странностей татуировок в том, что хари[235]выводят наружу не только кровь, но еще и глубоко сокрытые мысли человека.
Он перевел взгляд на меня:
– Что ты на самом деле делала в лагере?
– Все, чтобы выжить.
– Это включало и работу на японцев?
Ночь пахнула холодом. Долго длилось молчание, прежде чем я нашла в себе силы ответить:
– Я поставляла сведения Фумио. Сообщала ему, кто готовится к побегу. Сообщила, кто соорудил радио и где оно спрятано. Я по-прежнему получала свою порцию оплеух, зато меня кормили лучше. У меня были лекарства. Юн Хонг узнала. Молила меня прекратить это. Я отказалась.
Сова скользнула мимо веранды тенью утраченной памяти.
– Я предала ее. Я бросила Юн Хонг там.
Аритомо дотянулся до жаровни и открыл заслонку. Держа печку на локтях, дунул в нее: искры лавиной ринулись в ночь.
Поначалу я подумала, что звуки пальбы донеслись из воспоминаний, постоянно пытавшихся пробиться в мои сны, но грохот не стихал. Когда я открыла глаза, хлопки крошечных разрывов неровно расходились по сторонам. Я села в кровати. Белесый свет в комнате подсказал, что сейчас около семи утра. Через полураздвинутые двери я увидела Аритомо внизу, за энгава, смотревшего в сторону плантации Маджубы. Одевшись, я вышла к нему. Тучи налились дождем, сильный ветер срывал листья с деревьев. Я не успела и рта открыть, как из-за угла выскочили четверо в форме цвета хаки. Ближайший к нам наставил на нас винтовку.
Аритомо, обойдя, встал впереди, прикрывая меня. Целившийся двинул его прикладом в скулу, от удара его голова дернулась в сторону.
Они разнесли весь дом, перевернули все шкафы, побили всю посуду на кухне. Я надеялась, что А Чону не причинили никакого вреда, потом вспомнила, что было воскресенье и его нет на плантации.
Удовлетворившись тем, что отыскали всю имевшуюся в доме провизию, К-Ты погнали нас пешком в Маджубу, выбрав тропу, которой так часто пользовалась я. Джунгли были наполнены зудом насекомых. Вскоре я различила между деревьями знакомые склоны, поросшие чаем. Металлические ворота в селении рабочих были распахнуты, мужчины вместе с семьями стояли коленопреклоненными на траве под охраной вооруженных К-Тов. Малайцы из «домашней гвардии» лежали лицами в землю, не двигаясь. Ниже по земляной дороге К-Ты выносили из кооперативного магазина мешки с рисом и коробки с консервами. Проходя мимо медпункта, мы увидели, как другие вояки набивали джутовые мешки лекарствами и перевязочными материалами.
Ворота, защищавшие Дом Маджубы, были взломаны. Стены и входная дверь дома испещрены пулями, ставни сорваны с петель. По всей лужайке валялись искромсанные стрелиции. В самом доме желтый деревянный пол был усыпан осколками стекла, кусками штукатурки и дерева, которые хрустели под ногами. Свет вонзался внутрь сквозь сорванные ставни и порванные сетки. Воздух разъедал запах пороха, смешанный с другим зловонием: на полу в коридоре, рядышком, лежали, вытянувшись, риджбеки Бруллокс и Биттергаль, кровь из ран на их животах натекла целой лужей, залив им морды. В столовой мы увидели Магнуса и Эмили, стоявших на коленях. Когда мы вошли, они подняли головы, кровь стекала из раны на лице Магнуса. Чьи-то руки силой поставили нас на колени рядом с хозяевами дома. Из кухни в конце коридора до меня донеслись рыдания слуг.
