Дальше начинается мрачная и мистическая часть истории, док. В десяти милях от порта она выхватывает револьвер и приказывает молодому парню прыгнуть за борт, где качается маленькая надувная лодочка. Можете себе представить такое?
– Могу представить, – сказал Фидлер едва слышно. – И что случилось дальше?
– Пока ничего. Береговая стража и моряки были подняты по тревоге. С воздуха и с моря будут произведены тщательнейшие поиски ее лодки. Не волнуйтесь. Они скоро найдут ее.
– Это замечательно, сержант, – сказал Фидлер, хотя язык почти не повиновался ему. – Дайте мне знать, если у вас появятся новые сведения… И миллион благодарностей за то, что позвонили.
– А как же, док? Пока!
Фидлер повесил трубку и некоторое время внимательно смотрел, сидя на унитазе, прикрытом крышкой, на стену, увешанную разными инструментами. Потом он встал, долго стоял неподвижно, затем отправился в свой офис к потерявшей терпение пациентке.
– Миссис Уэзерби… мне ужасно жаль, но нам придется перенести наш сеанс на другой день. Я только что получил весьма печальное известие. В нашей семье горе – умерла моя тетя Джессика, – без зазрения совести лгал он. – Пожалуйста, извините меня.
Дама ушла в негодовании, а Фидлер сел за письменный стол и взял в руки микрофон своего магнитофона. Прочистив горло, он заговорил:
– Милая Рут! Это самое трудное из того, что мне приходилось делать в жизни, но я вынужден, заставляю себя это сделать. Нет, я неверно выразился, не заставляю. Я не могу контролировать себя, свое поведение. Меня влечет сила, подавляющая мою собственную силу воли, я не могу принять никакого решения в отношении моей дальнейшей судьбы.
Как психиатр и психоаналитик всю мою взрослую и сознательную жизнь я посвятил борьбе с проявлениями предрассудков, невежества, суеверия и иррациональных страхов. Мы больше не сжигаем ведьм на кострах и не всаживаем осиновые колья в сердца оборотней. Мы не заключаем людей в такие мерзкие дома, как Бедлам, грязные и мрачные, с персоналом, способным садистски издеваться над больными только за то, что их сочли одержимыми дьяволом. Я был недавно воплощением человека разумного, рационального. Но теперь я вынужден сказать, что разум мне больше не служит. Подвергнув Мару Тэйт обряду, или, лучше сказать, процедуре, возрастной регрессии, я каким-то образом и сам оказался жертвой неодолимой силы. Короче говоря, я стал человеком, одержимым прошлым. Понимаю, все, что я говорю, ни в малейшей степени не имеет для тебя смысла, во всяком случае, не больше, чем та часть меня, что повесила над дверью моего кабинета табличку «Доктор Максимилиан С. Фидлер».
В течение следующих четырех дней я попытаюсь подвергнуть себя интенсивному самоанализу. Люблю ли я тебя, Рут, и своих детей? Ответ всегда и в высшей степени положительный. Я вас нежно люблю. Я обожаю своих детей. И буду любить вас всеми силами души до самой моей смерти. А Мара Тэйт – что она значит для меня?
Мару и меня влечет некая одинаковая сила, род алхимии, это таинственная власть, которой не дано определения в нашей философии. Эта сила не от мира сего, и понять ее невозможно. Моя русская бабушка сумела бы назвать мое состояние и дать ему объяснение. Она сказала бы, что в меня вселился бес. Не могу привести более разумного объяснения.
Мои деловые бумаги в порядке. Меня радует мысль о том, что ты и дети будете вполне прилично обеспечены, по крайней мере на ближайшие двадцать лет. Наш поверенный Джо Андерсон, честный и блестящий юрист, искренне печется о будущем и о благосостоянии нашей семьи.
Все, что я делаю, становится невыносимо мучительно и тяжело для меня, и я должен обуздать свое желание долго распинаться на эту тему и пытаться рационально объяснить свои поступки, которые, как я уже сказал ранее, необъяснимы. Неизвиняемы и никогда не смогут быть оправданы, если исходить из известных нам и принятых нами со дня рождения критериев.
Прощаясь с тобой, я прошу тебя только об одном одолжении. Пожалуйста, поцелуй детей за меня и скажи им, что я буду их любить всегда, целую вечность, как и тебя.
Прощай, Рут, моя дорогая жена. Макс!
Фидлер выключил магнитофон и положил голову на холодную стеклянную поверхность стола, закрыв лицо руками. Через некоторое время он выпрямился и устало сел, вытащил кассету из магнитофона и запер в верхний ящик письменного стола. Он взглянул на стенные часы. Наступало время принимать следующего пациента. Он поднял трубку интеркома и, нажав на кнопку, сказал секретарше:
– Солнышко, пришли сюда миссис Лэйси, как только она придет.
В течение четырех последующих дней образ и распорядок его жизни не менялся. С десяти утра до пяти тридцати вечера он принимал пациентов. Все воскресенье он провел в номере отеля, который снял, лежа в постели за чтением «Нью-Йорк таймс». Ощущение у него было странное: он чувствовал себя в полном согласии с миром и самим собой.
Каждый день он с почти фантастической точностью звонил Рут и спрашивал ее о детях.
Она держалась спокойно и говорила почти извиняющимся тоном:
– Прости меня, Макс. Может быть, ты говорил правду. Возможно, она и впрямь очень плохо себя чувствовала в ту ночь, когда ты с ней виделся. Ведь именно следующим утром…
– Все в порядке, Рут. Но ведь ты не могла об этом знать.
– Я должна была больше доверять тебе, Макс. Можешь ты меня простить?
– Мне нечего тебе прощать, Рут. Все кончено и забыто.
– Макс… дети скучают по тебе. Я сказала им, что ты в Чикаго, участвуешь в большом процессе… Макс… мне тоже недостает тебя. Когда ты вернешься домой?
Для такой гордой женщины, как Рут Фидлер, нелегко было задать подобный вопрос мужу. Макс знал, что для нее такой вопрос был равноценен мольбе. Глаза его были полны слез, и голос звучал глухо, когда он ответил ей:
– Рут, очень скоро мы со всем этим разберемся. Даю тебе слово. Я работаю сейчас над очень, очень важным делом. Оно настолько серьезно, что я вынужден уделять ему все свое внимание.
– Новая пациентка вроде нее. Господи Боже мой, Макс… Ты много и тяжело работаешь, и уже так давно… Это напряжение сказалось на тебе, у тебя нервный срыв. Эта мысль не дает мне покоя. – Внезапно тон ее голоса изменился, в нем теперь звучали бодрость и надежда. – Макс, дорогой! Почему бы тебе не взять отпуск и нам всем не махнуть куда-нибудь – на Гавайи, Виргинские острова, в Европу… Давай поедем вдвоем. Только ты и я. Мои родители просто ухватятся за возможность побыть с детьми. Пожалуйста, Макс, сделай это ради меня!
Презирая себя за лицемерие и трусость, он ответил:
– Я подумаю об этом. Клянусь Богом. Дай мне еще несколько дней.
– Как скажешь, Макс, пусть будет еще несколько дней, но, Боже мой, скажи, что это возможно. Это так нужно нам обоим. – Смех ее звучал неуверенно. – Пусть это будет наш второй медовый месяц.
– Хорошо… Послушай, Рут, мне надо идти. Меня ждут в Беллвью.
