В особняке Перикуров ему сообщили, что хозяина дома нет.
– Я подожду, – сказал он.
Толкнув дверь в гостиную, он с отрешенным взглядом повалился на первый попавшийся диван, и в таком положении Перикур застал его три часа спустя.
– Что вы здесь делаете? – спросил Перикур.
Его приход привел Лабурдена в замешательство.
– Ах! Господин президент… господин президент… – твердил он, пытаясь подняться.
Вот и все, что он нашелся сказать, убежденный в том, что этим все высказал, все объяснил.
Перикур, несмотря на то что Лабурден вызывал в нем раздражение, питал по отношению к нему крестьянскую слабость. Объясните-ка мне, в чем дело, – иногда говаривал он ему с терпением, которое тратят только на коров и дураков.
Но в этот день он держался холодно, вынуждая Лабурдена приложить дополнительные усилия к тому, чтобы подняться с дивана и объяснить: вы поймите, господин президент, не было никаких поводов предполагать, да я уверен и вы сами, и все-все-все, да как представить что-нибудь подобное и так далее.
Его собеседник дал ему излить поток ненужных слов. Перикур вообще его больше не слушал. Достаточно и того, что сказано. А Лабурден продолжал свои сетования:
– Представьте себе, господин президент, этого Жюля д’Эпремона не существует! – Он был чуть ли не в восторге от этого. – Что же получается? Член Института Франции, работает в Америках, да не может быть такого, что он не существует! Все эти наброски, восхитительные рисунки, великолепный проект, ведь кто-то же их сделал!
Когда Лабурден находился в таком состоянии, ему непременно надо было переключиться на что-то другое, так как в противном случае его голова начинала работать в замкнутом цикле, и это могло продолжаться часами.
– Так он не существует, – подвел итог Перикур.
– Вот именно! – воскликнул Лабурден, искренне довольный тем, что его так верно поняли. – Представляете, не существует и адреса: улица Лувра, пятьдесят два! Знаете, что там находится?
Молчание. Как бы там ни было, Лабурден страстно любил загадки, кретины вообще обожают эффекты.
– Почта! – прорычал он. – Почтовое отделение! Адреса нет, есть только почтовый ящик!
Он был восхищен изяществом уловки.
– И вы только теперь это заметили…
Лабурден воспринял порицание как поощрение:
– Совершенно верно, господин президент! Хотя заметьте, – (он поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть тонкость своего подхода), – были у меня кое-какие сомнения. Да, мы получили уведомление о вручении, напечатанное на машинке письмо, в котором говорилось, что художник находится в Америках, и все эти известные вам рисунки, но в конце концов я…
Тут он изобразил на своем лице сомнение и сопроводил его движением головой, призванным выразить то, что не в состоянии передать словами, – его глубокую прозорливость.
– И вы заплатили? – холодно прервал его Перикур.
– Но… но… но… но… а как вы думаете? Конечно же, господин президент, мы заплатили!
Он был категоричен:
– Без оплаты нет заказа, без заказа нет памятника. Мы не могли поступить иначе. Мы внесли задаток на счет компании «Патриотическая Память», ничего не поделаешь!
В подкрепление сказанного он извлек из кармана что-то вроде брошюрки. Перикур вырвал ее у него из рук, нервно пролистал. Лабурден даже не дал ему возможности задать вопрос, который вертелся у него на языке.
– Этой компании не существует! – завопил он. – Эта компания…
Он вдруг замолк. И это слово, которое, однако, вот уже два дня он обдумывал со всех сторон, вырвалось у него.
– Эта компания… – снова заговорил он, потому что заметил, что голова у него работает подобно мотору автомобиля: достаточно несколько раз крутануть рукоятку и иной раз заводится, – фиктивная! Да, фиктивная!
Он улыбался во весь рот, вполне гордый тем, что ему удалось преодолеть эту языковую трудность.
Перикур продолжал перелистывать тощий каталог.
– Но, – сказал он, – это же промышленные образцы.
– Э-э… да, – осмелился сказать Лабурден, не понимая, куда клонит президент.
– Лабурден, мы же заказывали оригинальную работу, так ведь?
– А-а! – прокричал Лабурден, который совсем забыл о вопросе, но тут вспомнил, что специально готовил на него ответ. – Верно, господин президент, действительно очень оригинальную. Видите ли, Жюль д’Эпремон, член Института, является автором как промышленных образцов, так и тех, которые, как говорится, делаются на заказ. Такой вот он – на все руки!
Тут он вспомнил, что говорит-то он о полностью вымышленном персонаже.
– Вернее, он все умел, – добавил он, понижая голос, словно речь шла о скульпторе, который умер и, таким образом, не в состоянии выполнить заказ.
Перелистывая каталог и глядя на представленные образцы, Перикур оценивал размах мошенничества: вся страна.
Будет невероятный скандал.
Не обращая внимания на Лабурдена, обеими руками подтягивавшего брюки, г-н Перикур развернулся, прошел в свой кабинет, и перед ним предстал весь масштаб его провала.
Все вокруг него: рисунки в рамочках, эскизы, проекты его памятника – вопило о его унижении.
И дело не столько в потраченных деньгах, ни даже в том, что такой человек, как он, дал себя обобрать, нет, его убивало то, что над его горем кто-то поиздевался. Деньги, репутация – это еще полбеды, с него не убудет, а в деловом мире он давно узнал, что злопамятность – плохой советчик. Но насмехаться над его горем – все равно что с презрением отнестись к гибели его сына. Как он сам когда-то вел себя так же. Этот памятник погибшим, вместо того чтобы загладить причиненное сыну зло, лишь удвоил ставку. Ожидаемое искупление превратилось в издевку.
Каталог компании «Патриотическая Память» предлагал целую гамму промышленных образцов по заманчивым ценам. Сколько таких фиктивных памятников уже продано? Сколько семей выложили деньги за эти химеры? Сколько коммун, жертв своего простодушия, дали ободрать себя как липку? То, что у кого-то хватило наглости, что у кого-то вообще возникла сама мысль ограбить стольких несчастных, было попросту невероятно.
Перикур не был настолько благородным, чтобы глубоко сочувствовать жертвам, которых, как он предполагал, было множество, и не испытывал желания прийти им на помощь. Он думал о себе, о выпавшем на его долю горе, о своем сыне, о своей собственной истории. Страдал он прежде всего оттого, что не только никогда не был отцом, но и никогда им не будет. Но, как человека самовлюбленного, еще больше задело его то, что, как ему казалось, удар был направлен против него лично: те, кто платил за серийные образцы, остались в дураках в результате всеобщего надувательства, тогда как он чувствовал себя жертвой особого вымогательства.
