Несколько секунд — и они обрушились на Матерацци, те наклонили головы, чтобы уклониться от их острых наконечников. Пять тысяч стрел со звоном и лязгом отрикошетили от бронированных доспехов; Матерацци пригнулись, спасаясь от стального дождя, как если бы это был принесенный порывом ветра град. С флангов послышалось истеричное ржание раненых лошадей. Тем временем еще пять тысяч стрел ударило по позициям Матерацци. А через десять секунд еще пять.
В течение двух минут стальной дождь поливал Матерацци, но погибло лишь несколько человек, еще какое-то небольшое количество было ранено. ИдрисПукке оказался прав: непробиваемые для стрел доспехи делали свое дело. Но попробуйте представить себе: шум, нескончаемый скрежет металла, короткая пауза — и снова стрелы, снова испуганное ржание лошадей, крики несчастных, которым стрела угодила-таки в глаз или в шею…
Никто не желал сложа руки терпеть столь оскорбительное нападение. Какой смысл был в том, чтобы просто стоять и ждать, когда в тебя воткнется стрела, пущенная каким-то трусливым святошей, не знавшим ни роду своего, ни племени, не владевшим никаким военным искусством и не имевшим храбрости сразиться с неприятелем лицом к лицу?
Первой сорвалась кавалерия на левом фланге. Когда два их сигнальщика упали, резко опустив флажки, некоторые всадники приняли это за сигнал атаки. Посреди ржания раненых коней и паники, которая передалась другим лошадям, готовым взбрыкнуть и в страхе косящих глазами на суматоху, воцарившуюся повсюду, было трудно что-либо понять. Три лошади в ужасе рванули вперед. Остальные всадники сочли это приказом к наступлению. Никто не хотел показать себя трусом, оставаясь на месте. Это напоминало переволновавшихся на старте бегунов: стоит одному раньше времени сорваться с места, как за ним устремляются остальные. Окрики командиров, призывавших соблюдать строй, тонули во всеобщем грохоте, а тут еще снова — град стрел.
И вдруг все кони на левом фланге, подгоняемые нетерпением, страхом, обезумевшие от суматохи, бросаются вперед.
Нарцисс, наблюдающий за всем этим от Белой Палатки, громко изрыгает ругательства, словно стремясь остановить конницу, но вскоре понимает, что это уже невозможно. Тогда он жестом показывает своему адъютанту дать сигнал, чтобы правый фланг тоже перешел в наступление. И только после этого прибывают гонцы с холма Силбери, чтобы предупредить о частоколе, который вражеские лучники возвели у себя на флангах.
С вершины Силбери объятый ужасом Кейл, не веря глазам своим, наблюдает, как кавалерия Матерацци движется вперед. На ходу всадники, пришпоривая коней, стараются восстановить строй. Когда до первой линии вражеских лучников остается триста ярдов, им удается кое-как выстроиться в три шеренги. Поначалу, стоя в стременах, с зажатым под мышкой правой руки копьем, держа поводья левой, они скачут со скоростью, не превышающей скорость бегущего трусцой человека. Две сотни ярдов они преодолевают за сорок секунд, соблюдая этот темп даже под градом стрел. На последних пятидесяти ярдах эта устрашающая масса, состоящая из двух тысяч убойных снарядов — человек-зверь-сталь, — делает рывок и обрушивается на переднюю шеренгу лучников, готовая растоптать ее.
Лучники, все еще ощущая во рту вкус земли, смешанный с металлическим привкусом страха, выпускают новую порцию стрел. Часть лошадей с громким ржанием валится, сминая собственных ездоков, ломая спины и увлекая за собой тех, что скачут рядом. Но всадники продолжают держать строй. И вот — лязг, звон, скрежет — противники сталкиваются.
Ни одна лошадь по собственной воле не затопчет человека и не станет прыгать через препятствие, которое ей не под силу перескочить. Ни один человек не устоит перед боевым конем и сидящим на нем копьеносцем. Но люди способны сознательно идти на смерть, в отличие от животных. Их можно научить умирать.
Когда уже казалось, что конница вот-вот накатит на пеших, как все сметающая на своем пути океанская волна, лучники отступили назад и молниеносно оказались за острым частоколом. Кто-то, конечно, поскользнулся, кто-то оказался недостаточно проворен — эти были растоптаны или проткнуты копьями. Но и лошади слишком неожиданно налетели на острые колья, не успев уклониться. Насаженные на них, как на вертелы, они ржали и кричали так, словно наступил конец света, всадники падали с них, ломая шеи; тех, кто оказывался на земле, Искупители забивали деревянными молотами или протыкали мечами сквозь сочленения доспехов: один держал, другой вонзал меч, и коричневая грязь превращалась в красную.
Большинство лошадей из задних рядов в панике стали слишком быстро разворачиваться назад, при этом они поскальзывались, сбрасывая седоков; другие продолжали по инерции двигаться вперед, налетая на тех, которые остановились в захлебнувшейся атаке; некоторых, находившихся с краев, выталкивали в прилегавший к полю лес.
Люди сыпали проклятьями, лошади ржали и бешено метались, будто это были не мощные боевые кони, а какие-то существа, вдвое меньше и легче, чем на самом деле, они рвались назад, в безопасный тыл. Седоки сотнями сыпались на землю, и лучники, молниеносно выныривавшие из-за своего частокола, обрушивали на головы и груди ошеломленных падением всадников смертоносные удары своих деревянных молотов. На каждого конника Матерацци, который, скользя и спотыкаясь, пытался встать на ноги и обнажить меч, приходилось по три Искупителя в измазанных грязью сутанах, которые набрасывались на него и всаживали свои мечи в глазные отверстия шлема или зазоры между частями доспехов. А освободившиеся от страха и разъяренные лучники, стоя среди кольев, продолжали поливать стрелами отступающих всадников. И снова падали раненые лошади, те же, кого стрела миновала, потеряв ориентацию, став неуправляемыми, несли своих седоков неведомо куда.
Но худшее было еще впереди. Для поддержки наступления в помощь кавалерии Нарцисс, как положено, послал передовые части тяжеловооруженной пехоты.
Восемь шеренг общей численностью в восемь тысяч пехотинцев были уже на полпути к позициям Искупителей, когда в них врезалась собственная отступающая кавалерия: обезумевшие от ужаса и ран лошади вклинились в передовой строй наступавшей матерацциевой тяжеловооруженной пехоты, который не имел возможности ни расступиться, чтобы пропустить их, из-за густого леса по обе стороны поля, ни отойти назад — из-за подпиравших сзади, ничего пока не ведавших и продолжавших наступать своих же шеренг. Пытаясь избежать смертельного столкновения с несущимися на них неуправляемыми животными, тяжеловооруженные пехотинцы заметались, натыкаясь друг на друга, толкаясь и умоляя освободить дорогу, хватаясь за соседей, чтобы не упасть, увлекая их за собой и создавая волну падений, которая, как круги на воде, расходилась назад и в стороны.
Строй сломался, наступление захлебнулось, люди скользили в грязном месиве, изрыгали проклятья и тянули друг друга за собой. Искупительские лучники, получив передышку и придя в себя, выпустили последние стрелы. И на сей раз, поскольку Матерацци стояли на месте и находились на расстоянии всего восьмидесяти ярдов, острые наконечники пробивали даже стальные доспехи, если попадали в них по прямой.
Но при всем при том лишь несколько сотен были затоптаны лошадьми или погибли от стрел. Тысячи оставшихся в живых, припадая к земле, прятались друг за другом, пока сержанты и капитаны властными окриками не заставили их подняться, выровнять строй и продолжить атаку. Хотя солдаты и были раздосадованы неразберихой и необходимостью тащиться триста ярдов по грязному месиву пашни в доспехах, весивших шестьдесят фунтов, инерция наступления была восстановлена. Пятьдесят ярдов. Двадцать. Десять — и вот они побежали, копья наперевес, острия нацелены в грудь противнику.
