Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Только за ложки взялись, вышел из лесу старик. Борода ниже пояса тремя прядями. По бокам пряди белые, как березовая кора, а в середине рыжий пламень.
Савва вскочил, поклонился старику, ложку свою, облизав, протянул:
– Будь гостем, дедушка. Чем богаты, тем и рады.
Названый брат одобрительно закивал головой. Старик глянул на него и бровями зашевелил.
– Садись, дедушка! Мой названый братец тоже тебе рад, да сказать про то не может. Языка у него нет.
Старик перекрестился, взял у Саввы ложку, зачерпнул хлёбова, отведал.
– Вкусно!
Черпнул раз-другой, бороду утер, отдал ложку Савве.
– Ешь, отрок, я уже сегодня обедал. – Поглядывая из-под бровей на немого, спросил: – Издалека?
– А где нас только не было! – охотно откликнулся Савва. – Теперь из Москвы идем. Натерпелись страха, ноги в руки – и пошел, пока голову не снесли.
– Слышал про московские дела. А далече ли путь ваш? – снова спросил старик, упорно и открыто разглядывая названого брата.
– Идем, чтоб на месте не сидеть, – легко ответил Савва. – Куда дорога повернет, туда и мы.
– А если дорога – надвое?
– Тогда как поглянется. На которую братец покажет, на которую я сверну. Идем себе и идем.
– Как божьи птицы! – удивился старик. – Без промыслу, без умысла. Гоже ли так человеку разумному по земле шляться?
– С умыслом мы уже ходили, да без толку, – вздохнул Савва. – Брат у нас пропал. Ушел и как сквозь землю. Мы его и по городам искали, и по монастырям. Теперь наугад идем, бог пошлет, может, и сыщем.
– Как вас звать-величать? – спросил дотошный дедушка.
– Меня Саввой, а имени брата не ведаю. В тот день, когда я к их дому прилепился, злодей Плещеев им языки отрезал. Наказал его Бог! Жестокой смертью покарал!
– И про то сорока донесла, – сказал старик. – Ну а меня зовут Авива. Слыхали про такого?
– Нет, – признался Савва.
– Ну и слава богу! Забывается черная слава Авивы-разбойника. Здешние люди еще помнят, но годы идут, и куда звончей нынче имя Авивы-колодезника.
Савва с удивлением поглядел на названого брата своего. Тот вскочил, замычал, ткнул рукой в грудь старика, ударил себя ладонью по груди.
– Он у тебя бесноватый? – с беспокойством спросил старик.
– Да нет, смирный он.
– Мы-ы-ы! – Названый брат протягивал руки к старику и потом прижимал их к груди. – Мы-ы-ы!
– Ты – Авива! – тоненьким шепотом выдавил из себя Савва, словно боялся спугнуть птицу.
– Мы-ы-ы! – Названый брат кивал головой, и слезы текли по его большому лицу.
– Авива! – Савва обнял брата, и тот опустился на обмякших ногах на землю и, ткнувшись головой Савве в коленки, зарыдал, как ребенок.
– Ну чего ты? Чего? – ерошил ему волосы старик. – Имя сыскалось, глядишь, и брат отыщется.
Савва принес из ручья воды напоить Авиву, но старик сказал:
– Вылей! Пошли, я напою вас сладкой водой.
Савва и его названый брат собрали пожитки и пошли за старцем.
Через полверсты он показал им колодец у дороги. Они достали воду и подивились ее чистоте и вкусу.
– Идите за мной! – позвал старик, и они пошли за ним.
По дороге им встретилось еще три колодца, и в каждом вода была холодна, прозрачна и сладостна.
Старик привел Савву и тезку своего, Авиву, на гору и сверху показал им на деревеньки и починки, разбросанные по долине, и на колодезные журавли.
– Все это дело рук моих, а теперь и моего товарища, – сказал он. – Не ведаю, смоют ли чистые воды несчетные мои прегрешения, но вот уже четверть века я тружусь ради доброго слова людей, которые прежде видели от меня одни грабежи и обиды.
– А кто он, товарищ твой? – затая дух, спросил Савва, но старик не услышал вопроса, он быстро пошел с горы, да только не в сторону деревенек, а в чащобу.
«Чего с нас возьмешь?» – подумал Савва и пошел следом.
Его догнал Авива, положил ему на плечо руку, и Савва почуял: рука у брата дрожит.
На широкой поляне серебряно светилась осиновыми чешуйками луковка часовни. Отступив в лес, под темным сводом елей стояла низкая широкая изба.
Возле избы они увидели яму.
Старик сложил пальцы колечком и тонко свистнул. Послышался глухой шорох, покатились комочки сухой земли, и вылез из ямы безъязыкий брат безъязыкого Авивы.
6
Словно бы и не расставались, словно бы земля не нажгла ходокам пятки.
Они, помывши руки, сели вечерять. Ели и пили, друг на друга особенно не поглядывая, а потом погасили лучину, вышли посидеть перед сном на завалинке, и сидели, глядя на звезды смиренно и тихо, два брата и между ними их Саввушка.
Навалясь на оглохшую от осенней тьмы землю, небо играло звездами, и, зачарованный небесным огнем, ласково засветился из лесу высокий березовый пень.
– Здесь и будем жить, – сказал в ту ночь Савва, укладываясь на полу между братьями, – пора и мне ремесло знать, колодезное дело – доброе. А главное, груздей тут – косой коси. Насолим, чтоб аж до нового урожая.
Старик Авива спал, молча и тихо лежали братья, и Савва тоже затаился, и стало слышно, как потрескивают, холодея на сентябрьском заморозке, золотые волоконца сосновых бревен.
7
А у государства свои были заботы.
Первого сентября открылся Земский собор. 16 сентября государь приказал выдать жалованье дворянам и детям боярским, которые по выбору приехали из городов Московского царства, а сам уехал в Троице-Сергиеву лавру, где его ждал Борис Иванович Морозов.
25 сентября боярину Морозову были возвращены все его огромные земельные владения.
26 октября боярину Морозову пожаловали из дворцовых коломенских вотчин, под деревней Ногаткиной, луг в четыре десятины – для сокольников.
29 октября Морозов был в Кремле на крестинах Дмитрия Алексеевича, слушал составителей Уложения и подписал его.
Полгода продержалось у власти правительство старого боярства. Один из авторов Уложения, князь Прозоровский, по возвращении в Москву Бориса Ивановича Морозова поехал воеводой в Путивль, другой автор, Федор Волконский, – в Олонец, Никита Иванович Одоевский – в Казань, боярин Василий Борисович Шереметев отправился в Тобольск, судья Земского приказа Михаил Петрович Волынский – в Томск. Не тронули Якова Куденетовича Черкасского да Никиту Ивановича Романова.
Но все эти перемещения произошли не разом и в свое время, а покуда царь слушал и слушался советников своего отца, Черкасских и Шереметевых.
Со всех концов страны шли вести о мятежах. 11 июня случился бунт в городе Козлове, 5 июля – в Курске, 9 июля – в Устюге Великом, но Москва утихомирилась. Приказные люди подсчитывали страшные убытки и потери. Сгорело двадцать четыре тысячи домов, тридцать миллионов пудов хлеба стоимостью в триста семьдесят пять пудов золота. Погибли несметные сокровища московских купцов и бояр, у одного Шорина убытку было на 150 тысяч рублей. Никите Ивановичу Романову мятеж обошелся в несколько бочек золота. В огне пожара сгорело две тысячи человек.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
