Вторая — доктор Полина Денби. С ней я общался лично, как аристократ с аристократкой. Муж — настоящая скотина страшно ее избивает! Она показывала мне следы побоев. Чрезвычайно умная женщина, но муж предпочитает ей малолетних шлюшек! Я дам ей пузырек с цианистым калием, остальное она сделает сама. Надо только принудить ее воспользоваться ядом в нужный мне день. На деньги она не польстится — только рукопись Рильке. Полина получит ее после суда. Я заплачу Бера целое состояние — анонимно — при условии, что Полину освободят. Он свое дело знает».
«Что верно, то верно, — вынужден был признать Кармайн. — Дневник Смита на вердикт присяжных едва л и повлияет. Упоминание о побоях произведет куда большее впечатление, чем дата и подкуп. Манускрипт Рильке! Ну и связи у этого парня! Впрочем, присяжные вряд ли вообще увидят дневник. Бера найдет причины для исключения его из числа улик».
Феминизм оказался ни при чем. Тем лучше. Кармайн расстался с этой версией без особого сожаления. Никаких новых обстоятельств по делу жены декана Денби установить не удалось. Любовник также не обнаружился. Возможно, Полина действительно фригидна. Возможно, она действительно целиком посвятила себя борьбе за права женщин и любви к Райнеру Марии Рильке.
Больнее всего было читать про Бьянку Толано.
«Она сидела за столом рядом с Диди. Между ними нет никакой разницы, — гласила запись от двадцать второго декабря. — Две шлюхи! Одна — со стажем, наглая и бесстыжая, другая — скромная, обходительная. Шлюха на подходе. Очень напоминает Эрику, поэтому я приготовил ей казнь, достойную Эрики. Уже есть исполнитель —. хромой карлик по имени Джошуа Батлер. Я обратил на него внимание, когда заходил в бухгалтерию к Ланселоту Стерлингу, этому лизоблюду. Вначале я собирался использовать его, но он — извращенец, а не калека. Мразь! В конце рабочего дня я подождал Джошуа Батлера в своем «мазерати» и предложил подвезти его домой. Он был в восторге! Я привез его к себе, и мы вместе поужинали. Стравинский прислуживал за столом и согласился, что лучшей кандидатуры не найти. К концу вечера Джошуа был готов сделать для меня что угодно. Конечно, я не говорил прямо! Просто поощрил его наиболее отвратительные фантазии. Он исполнит все в лучшем виде; в крайнем случае Стравинский ему поможет».
Изредка в хладнокровных планах Смита проскальзывало нечто вроде… жалости, если это слово здесь уместно. Но Смит, похоже, в самом деле испытывал сострадание к двум из жертв — Беатрис Эгмонт и Кэти Картрайт. В конце концов, Кармайн пришел к заключению, что Смит уважал их как добропорядочных женщин, которые не заслуживали смерти, а значит, должны были умереть быстро и безболезненно.
По первоначальному плану, как с интересом отметил Кармайн, Эвана Пью собирались отравить порошком из лабораторий КГБ — смерть от неспецифического сепсиса. Отнюдь не безболезненная, но и не настолько чудовищная, как от капкана. Пью положили бы в больницу и накачали наркотиками, чтобы он по крайней мере не страдал.
Отдельная запись была посвящена чернокожим жертвам.
«Официантов тоже нужно устранить. Забавно, при всей болтовне о расовом равноправии белые американцы по-прежнему предпочитают черных в качестве слуг. Или шлюх, как Диди. Стравинский позаботится о киллерах из другого штата — трех, по одному на каждого. Я предпочитаю три разных пистолета американского производства. С глушителями, как в кино. Стравинский считает, что я перегибаю палку, но решения принимает не он. Мне скучно!!! Все равно эти американские придурки меня не поймают, так какая разница?»
«Ах ты, высокомерный ублюдок! Скучно ему, видите ли!»
А вот и двадцать девятое марта.
«Подумать только — я был убежден, что угроза миновала! Ничего подобного. Какой стимул! Я бодр, умен и весел, как говорят у них в рекламе. Итак, мистер Эван Пью, Говорун убьет тебя не так, как планировал вначале. Используем медвежий капкан. Его установит Стравинский, перевоплотившись в Джошуа Батлера. Я подозревал, что вымогателем окажется именно мистер Эван Пью, так что подготовительная работа уже сделана. В балке приготовлены отверстия для болтов. У Стравинского есть инструменты, он достаточно силен и высок. Пью получит свои деньги — капля в море! — и мучительную смерть в придачу. Чисто по-американски. Кстати, капкан тоже американского производства…»
Запись от четвертого апреля касалась Дезмонда Скепса.
«Вот и нет тебя, Дезмонд Скепс, с твоим бесконечным нытьем про Филомену, нежеланием признать свою вину в том, что она тебя бросила. Очень хорошая женщина, даром что американка.
Мне доставило удовольствие смотреть, как он умирает! Я презираю мужчин, которые возбуждаются при виде чужих страданий, но признаюсь, вид Дезмонда Скепса, перевязанного, как индейка на День благодарения, недвижимого как труп, но с живыми глазами и мозгом, вызвал у меня эрекцию. Мы поиграли с ним — я и мой маленький паяльник. Как он пытался закричать! Но голосовые связки его не слушались. Выходил только хриплый вой. Жидкий аммиак в венах жег его изнутри, это натолкнуло на мысль о «Драно». Какая смерть! Я насладился каждой ее минутой. Когда он признался, что назначил Эрику опекуном юного Дезмонда, у него не осталось ни малейшего шанса. Он восхищался ее деловой хваткой, не подозревая, что за ней стою я. Прощай, Дезмонд!»
Про убийство Эрики Смит написал мало. Очевидно, не испытывал потребности смаковать ее агонию.
«Стравинский переломал ей руки и ноги кость за костью, но она ничего не сказала, назвала только имена ее партийных друзей в Москве. Если бы она знала что-то еще, то призналась бы. Стравинскому процедура понравилась. Мы решили, что от тела избавится наемник Манфред Мюллер — подходящее имечко! Мне пришло в голову подкинуть тело на участок Дельмонико. Стравинский считал это ошибкой, но я настоял на своем. На мое счастье, там оказалась эта великанша — жена Дельмонико. Впрочем, все обошлось. Мюллеру удалось уйти, жене Дельмонико, к сожалению, тоже».
Провал снайпера очень встревожил Смита.
«Я потерял свою удачу, — писал он. — Великий Юлий Цезарь слепо полагался на удачу, кто я такой не доверять ему? Проблема не в том, что удаче приходит конец. Просто она разбивается, столкнувшись с большей удачей другого человека. Моя разбилась об удачу Дельмонико. Теперь все, что я могу сделать, — это распылить его силы, отвлечь внимание. Манфред Мюллер согласен пожертвовать своей жизнью и убить столько важных персон Холломена, сколько успеет. Его цена? Десять миллионов долларов на счете его жены в швейцарском банке. Я перевел деньги. Однако Стравинский считает, что это ничем не поможет, боюсь, что он прав».
«Забавно, — подумал Кармайн. — Нечто подобное Смит говорил мне в больнице. Про то, что его удача разбилась о мою».
Это была последняя запись в пятой тетради. На душе было гадко. Усталый Кармайн собрал все улики в одну коробку, пометив ее: «Разное — 1967 год». Отнес в хранилище вещдоков, где ее поместили среди дюжины других таких же коробок. Здесь Стравинский до нее не доберется, даже если переоденется холломенским полицейским.
