Как оказалось, ближайший поезд отменили, а следующий опаздывал. Усевшись снова возле привокзального кафе, он открыл книгу рассказов, решив, что потом даст ее почитать Кэтрин, когда вернется. Но рассказы, как он вскоре понял, были слишком грустные и тоскливые, слишком много было в них неосуществленных планов и неудавшихся жизней. Лучше будет купить для нее в аэропорту что-нибудь другое. Он встал, чтобы идти на поезд, оставив книгу рядом с пустой чашкой.
53
На седьмой день Рождества, по-прежнему пребывая в заключении, Шейн Доналд вырезал из своей руки кусок кожи с мясом, воспользовавшись для этого ржавым бритвенным лезвием. После визита в больницу и двух сеансов с тюремным психиатром его перевели в другое крыло тюрьмы, где действовал более строгий режим и за заключенными следили гораздо тщательнее. За нервными заключенными, склонными к суициду, такими, как он.
Во дворе для прогулок, где они имели возможность ходить кругами под присмотром надзирателей, прежде чем их разводили по камерам и запирали на ночь, один из заключенных, проходя мимо Доналда, сунул ему в руку клочок бумаги.
Записка была написана быстрым мелким почерком.
«Веселого Рождества, мой милый! Будь уверен, я передам Алану, когда увижу его в следующий раз, привет от тебя, хотя так и не понял, какого хрена он в тебе нашел».
Записка едва не выскользнула из пальцев Доналда. Он еще раз прочел ее, потом еще.
Ему без особого труда удалось высмотреть Адама Кича в медленном мельтешении других заключенных – тот одиноко стоял у дальней стены двора, издевательски улыбаясь.
Доналда всего передернуло. Скомкав записку, он сунул ее в рот, разжевал и выплюнул.
– У тебя все в порядке, сынок? – осведомился один из надзирателей.
Доналд кивнул и двинулся дальше.
Когда он снова оглянулся, Кич опять улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй.
Зима сменилась весной. На этот раз Кэтрин приехала на поезде, больше спорить на этот счет не стала, и Элдер, встретив ее на вокзале в Пензансе, повез к себе через весь полуостров, выбирая самые узкие дороги. На следующий день она почувствовала себя вполне в силах отправиться на прогулку по прибрежной тропинке до самого Сент-Айвса, а потом обратно через поля. Если и дальше все пойдет по плану, вскоре она сможет потихоньку начинать тренироваться, когда вернется в Ноттингем.
Вечером Элдер предложил поужинать в пабе, где они ели в прошлый раз, но Кэтрин заявила, что хочет сама все приготовить. С этой целью она накупила в Сент-Айвсе разных продуктов. Элдер, обрадовавшись, откупорил бутылку вина, пока кухня наполнялась могучими ароматами жареного лука и чеснока, томящихся на сковородке под звуки музыки, несущиеся из радио в соседней комнате. Он накрыл на стол, они уселись и принялись за спагетти со шпинатом и сыром, за свежий хлеб и салат из латука с полевой горчицей и маленькими помидорами.
Кэтрин внимательно следила, как отец накручивает спагетти на вилку и кладет в рот.
– Ну?
– Что – ну?
– Ты прекрасно знаешь, о чем я.
– Отлично. – Он засмеялся. – Правда очень вкусно.
– Правда?
– Абсолютная.
Они договорились не вспоминать о том, что произошло, и, по правде сказать, Элдер испытал от этого большое облегчение. Я все это могу обсудить со своим психотерапевтом, ей ведь именно за это и платят. После Рождества эти сеансы сократились до одного раза в неделю.
Кэтрин собрала посуду.
– Как думаешь, сегодня достаточно тепло, чтобы посидеть снаружи? – спросила она.
– Более или менее.
Небо отсвечивало фиолетовым, последние лучи солнца еще пробивались на самый дальний край моря. Они сели, подняв воротники, с бокалами вина в руках.
– Можно тебя кое о чем спросить? – произнесла Кэтрин.
– Давай спрашивай. – Он решил, что она спросит про мать, но ошибся.
– Та женщина, с которой ты встречался, Хелен, – ты с ней больше не видишься?
– Нет, не вижусь.
– Почему?
Во рту остался отличный вкус вина, оно чуть отдавало черной смородиной. Он съездил в Уитби почти сразу по возвращении из Новой Зеландии. Обещания надо выполнять, а это выполнить оказалось нетрудно. Дочь Хелен, он нашел ее. Разве он не поклялся когда-то это сделать?
Сидя у Хелен в ее маленькой, заставленной вещами гостиной, он смотрел, как менялось ее лицо, по мере того как он рассказывал, что и как нашел, как натягивается кожа у нее на скулах. Наблюдал за его меняющимся выражением, пока она разворачивала листок бумаги, на котором он записал адрес Сьюзен. Чего он ожидал? Слез радости? Облегчения? Вместо этого она уставилась в пол, и что бы она там ни чувствовала, все это она прочно удерживала в себе.
Когда спустя некоторое время он попытался ее обнять, она отстранилась.
Предательство и бегство ее дочери воздвигало между ними стену, кирпичик за кирпичиком.
– Не знаю, – ответил он Кэтрин. – В жизни всякое случается…
Кэтрин кивнула.
– А жаль. Когда она приходила в больницу, она мне показалась очень хорошей, доброй.
А Хелен, Элдер это знал совершенно точно, по-прежнему время от времени ходит на тот утес возле Солтуик-Бей и приносит цветы на то место, где Сьюзен видели в последний раз. Как будто он ее не нашел, как будто она действительно умерла. Он не знал, написала ли она Сьюзен и напишет ли хоть когда-нибудь.
– Этот суд, – начала Кэтрин.
– Есть реальный шанс, что до него дело не дойдет.
– Что ты хочешь сказать?
– Он может признать себя виновным.
– А зачем ему это?
– Приговор будет более мягким. А вот если он не сделает этого, а вердикт будет обвинительным, судья впаяет ему по полной.
– И ты думаешь, что он так и поступит?
– Полагаю, что именно это ему посоветует его адвокат.
Кэтрин подергала себя за прядь волос.
– Если он не признает себя виновным, если мне придется давать показания, обещай, что тебя там не будет. В суде.
– Кэт…
– Обещай!
– Хорошо.
В ту ночь Элдера разбудили крики дочери, и когда он, распахнув дверь, влетел в ее комнату, она сидела на постели, завернувшись в одеяло, а все лицо ее было покрыто капельками пота. Глаза плотно зажмурены, как будто в череп ей вонзилось что-то острое.
– Кэт! Кэти…
Когда она наконец открыла глаза, они были совершенно невидящие, слепые от воспоминаний о перенесенной боли.
– Кэтрин…
Элдер осторожно взял ее за обе руки, повторяя ее имя, пока она не увидела, кто стоит перед ней, и не дала себя уложить на подушку. Он принес мокрое полотенце и вытер ей лицо, после чего сел рядом и посидел с ней некоторое время, не произнося ни слова, и только потом, когда решил, что она окончательно пришла в себя и ему уже можно уйти, спустился вниз и приготовил чай, пока она переодевалась в чистую майку и спортивные брюки.
