– Ничуточки не сомневаюсь, что у тебя это получится, Луи, – сказала Лиззи, благоговейно глядя на старшую сестру. .
– Ты можешь написать книгу про нас! – воскликнула маленькая Мэй. – Уверена, людям понравится читать про нашу семью, как мы здорово живем и какие мы все умные и талантливые, особенно я! Это будет оглоушенный успех!
– Думаю, ты хотела сказать «оглушительный», милочка, – улыбаясь, мягко поправила дочь миссис Элкотт.
– Ну уж нет! – вскричала Луи. – Я не собираюсь писать сентиментальную дребедень про то, как барышни ездят на вечеринки, влюбляются и всякое такое. Я буду писать такие книжки, какие мне больше всего нравятся: про убийц, людоедов и ожившие трупы. Такие, как рассказы мистера По!
– Что ж, Эдди, – несколько язвительно произнесла Сестричка, – по-моему, ты оказываешь замечательное влияние на ребенка.
Повернувшись, я бросил взгляд на свою дорогую жену, которая весело и добродушно посматривала на меня. Внимательно вглядываясь в ее неземной красоты лицо, хотя заметно осунувшееся и бледное, я чувствовал, что сердце мое уязвлено любовью и скорбью, которые вот-вот вырвутся наружу.
Первые чувства, испытанные ею, когда она увидела меня сегодня утром, были смешанные ощущения величайшего счастья и облегчения. Затем, после того как я открыл ей правду о чудовищной, шарлатанской практике доктора Фаррагута, она, помимо неизбежного потрясения, была благодарна за то, что я спас ее от людоедских снадобий доктора.
Однако конечный итог наших поисков не мог не произвести на нее гнетущего впечатления. Надежда, которая привела нас в Конкорд, оказалась очередным неверным, блуждающим огоньком. И, хотя Сестричка отважно старалась скрыть разочарование, я по глазам ее видел, что она смирилась с неизбежным. Сознание того, что уже практически ничего нельзя сделать, чтобы приостановить ее болезнь, было почти невыносимо.
– Итак, милочки, – сказала миссис Элкотт, обращаясь к своим дочерям. – После ужина я приготовила для вас еще кое-какое угощение.
– Письмо от папы?! – воскликнула Мэй.
– Так оно и есть, – сказала миссис Элкотт под радостные возгласы своего выводка. – Чудесное, длинное письмо. Он в порядке и думает, что вернется домой послезавтра.
– Ура папе! – вскричала Луи, подбрасывая свою салфетку.
– Вы уверены, что не сможете задержаться с Вирджинией у нас еще хотя бы на пару деньков, мистер По? – спросила миссис Элкотт, устремляя на меня ласковый взгляд. – Не сомневаюсь, что мистер Элкотт будет очень рад встрече с вами.
– Спасибо за предложение, миссис Элкотт, но мы и без того пользуемся вашим гостеприимством долее, чем рассчитывали, – учтиво ответил я. – Кроме того, хотя мы и не вправе были ожидать более любящей и материнской заботы, чем та, которой вы окружили нас, мы всем сердцем стремимся поскорее встретиться с нашей дражайшей Путаницей, с которой редко когда расставались так надолго. Сожалею, что нам придется уехать, не дождавшись прибытия вашего мужа, поскольку встреча с ним доставила бы мне истинное удовольствие.
Последнее утверждение, разумеется, было просто любезностью. По правде говоря, я не мог представить себе ничего более отчаянно скучного, чем перспектива общения с такой нестерпимо помпезной личностью, как Бронсон Элкотт.
– Уфф, – сказал Барнум, откидываясь на стуле и обеими руками похлопывая себя по необъятному животу, – замечательное, просто великолепное пиршество. Не припомню, когда в жизни доводилось так полакомиться. Куда там обеду в Бекингемском дворце! Принц Альберт воображает себя гурманом, но бедняга так же мало знает о том, что значит со вкусом поесть, как я – об управлении Британской империей! Вечно у него была одна присказка: «Ты должен попробовать этот рубец в соусе, Финеас». Конечно, я не мог ему отказать. Хотя, честно сказать, кусок в глотку не лез! Но в бренди и сигарах он знает толк, тут уж ничего не скажешь. А раз уж зашел разговор на эту тему, я, пожалуй, выйду на минутку и перекурю. Составишь мне компанию, По?
Поскольку моя тонкая конституция была необычайно подвержена пагубному воздействию табачного дыма, я редко позволял себе удовольствие выкурить сигару. Однако по выражению лица Барнума я понял, что он хочет поговорить со мной наедине. Поэтому я извинился, встал из-за стола и последовал за ним.
Вечер был теплый, не по сезону, и, как и накануне, луна заливала все вокруг ярким светом. Сев в одно из старых кресел, стоявших на крыльце, я смотрел, как галерейщик вытаскивает огромную «гавану» из внутреннего кармана сюртука, откусывает кончик, прикуривает от фосфорной спички, а затем опускается в кресло рядом со мной.
– Такие вот дела, – заявил он со вздохом, – все обернулось не совсем так, как мы полагали. Еще слава Богу, что правда о Фаррагуте обнаружилась до того, как я стал торговать его ядом в музее. И знаешь, я всегда чувствовал в этом человеке какой-то подвох – с того самого момента, как впервые его увидел! Ладно – что сделано, то сделано. Нельзя жить прошлым. Завтра все изменится. И не отчаивайся из-за Вирджинии. Мы подыщем ей хорошего доктора. «Будет день – будет пища», – как любит говаривать Ф. Т. Барнум. Взгляни на меня! Разве я собираюсь падать духом только потому, что пережил жестокое разочарование? Ха!
– Разочарование? – переспросил я. – Что вы имеете в виду?
– Ну, эти части Бикфорд – сердце, кожу и так далее, – сказал Барнум. – Сначала все думали, что они пропали навсегда, и вдруг – бац! – они оказываются в подвале Фаррагута! Ты же знаешь, как мне всегда хотелось заполучить их. Но Дрисколл отказался наотрез.
– Вы хотите сказать, – удивленно спросил я, – что предлагали шерифу Дрисколлу приобрести их?
– Ну да, конечно. Почему бы нет? Ужасно видеть, как такие сокровища пропадают зря – у меня самого сердце надрывается, как подумаю об этом! Я предлагал ему – да что там, тебе такая цена и не снилась! Но он и слышать ничего не хотел. Его, видите ли, осенила возвышенная мысль – отправить эти части в Бостон и захоронить вместе с телом девушки. Раскричался, не подступись к нему да и только. И то же самое, когда я предложил купить скелет Баллингера… или то, что от него осталось после пожара.
Какое-то время я просто молчал, пристально уставившись на галерейщика, чья не ведающая пределов, бесстыдная дерзость не переставала поражать меня.
– Если это вас хоть немного утешит, – не сразу ответил я, – то знайте, что скелет, найденный рядом с Питером Ватти, не принадлежит, как то принято думать, Герберту Баллингеру.
Мои слова так потрясли Барнума, который только что глубоко затянулся сигарой, что он разинул рот, выпустив в ночной воздух огромный клуб дыма.
– Что?! – воскликнул он. – Тогда чей же?
Наклонившись к Барнуму и понизив голос (поскольку, хотя Сестричка и Элкотты находились достаточно далеко, я ни в коей степени не хотел рисковать, чтобы меня подслушали), я стал рассказывать страшную правду о Питере Ватти и его отвратительном супружеском сожительстве. Естественно, эти откровения привели галерейщика в состояние полного шока, так как, подобно всем остальным, присутствовавшим при пожаре, он считал, что второй остов, найденный в сгоревшей дотла усадьбе Ватти, принадлежит дагеротиписту.
