— Конечно, у меня есть официальная программа от сэра Томаса Смита из Ост-Индской компании. Но теперь мне бы хотелось узнать ваши планы, мастер Пелхэм.
Он улыбнулся. Но сегодня он и выглядел, и говорил как-то необычно. Его взгляд, прежде всегда такой открытый и доброжелательный, теперь терялся в неверном свете свечей. Мысль об анонимных платежах, которые Пелхэм принял в обмен на прекращение расследования краж, шевельнулась в нем, как какой-то отвратительный червь, но ведь Ловетт не знает о них, не может знать…
И Пелхэм объяснил Ловетту, как все организовано — насколько он знал сам; рассказал о тщательном согласовании во времени всех частей церемонии и о платформе, которую быстро строили под его личным надзором для стражи короля.
Ловетт вставил:
— Вы очень добросовестны. И ваше появление здесь избавляет меня от необходимости прийти к вам позже с новыми указаниями. Вам ведь сказали, не правда ли, о необходимости обеспечить платформу опорами еще и для семи пушек?
— Да, для церемониальных пушек.
— Вот именно. И в утро спуска вы лично проследите, чтобы группа вооруженных людей, которые придут к вам за своими полномочиями, получила доступ к складам амуниции, которые находятся в конце пристани и от которых у вас есть ключ, — равно как и доступ на эту платформу. Вы узнаете их по зеленым и серебряным лентам, они носят их заткнутыми за нагрудники кирасы.
Пелхэм был в недоумении.
— Я не знал об этом. Я должен согласовать все это с советником короля.
— В этом нет необходимости, — мягко сказал Ловетт. — И вы никому ничего не скажете об этом. В особенности никому из людей короля.
И тогда-то, когда свечи почти догорели, и тени переместились, и шум рождественских колоколов, доносившийся из города, словно вторгся во все его чувства, как рев прибоя, — тогда-то Пелхэм и начал ощущать нарастающий страх.
— Я ничего не знал об этом…
— Вот я и отдаю вам приказания, мастер Пелхэм. А если вы склонны подвергать их сомнению, вы можете припомнить, вероятно, бумаги, которые вы недавно подписали в этой самой конторе, зная, что в них много ошибок; гроссбухи, которые вы фальсифицировали; большое вознаграждение, которым вы воспользовались без всяких возражений, насколько я помню, чтобы расплатиться со своими долгами. Вспомните обо всем этом и делайте, как я сказал.
Руки у Пелхэма дрожали.
— Я поступал неправильно. Но это новое дело — оно угрожает безопасности короля.
— Конечно, — спокойно продолжал Ловетт. — Безопасность короля — наша главная и постоянная забота. Равно как ваша главная забота — безопасность вашего маленького сына. Я дал вам приказания. Вы предоставите людям, о которых я говорил, доступ ко всему, о чем они попросят, и ничего не скажете. Никому.
Он вышел. Пелхэм сел. Его била дрожь.
Он вспомнил ненавистного Неда Варринера, который предостерегал его, что Ловетт замешан в махинациях, имеющих место в доках. В махинациях? А может быть, в чем-то посерьезнее?
Что произойдет во время спуска? И замешан ли в это каким-то образом он, Пелхэм, считающий себя самым верным, самым честным подданным короля?
Он еще немного посидел, обхватив голову руками. Потом собрался с духом, вышел и нанял лодку до Лондонского моста. Прилив не позволил ему подняться выше. Он неловко сошел на берег, ветер подхватил плащ, а хромая нога заныла на ледяном ветру. И тут он остановился, потому что увидел на берегу человека, которого знал; человек этот сидел на перевернутом ящике и бросал в воду камешки. Это был Хэмфриз, в широкополой шляпе, низко надвинутой на глаза, чтобы защитить их от бликов солнечного света, пляшущих в волнах.
Хэмфриз повернулся к нему и улыбнулся своей странной улыбкой. Воротник у него был отвернут и полностью обнажал ужасный шрам, оставшийся после пыток в Нидерландах. На мгновение Пелхэму показалось, что Хэмфриз сидит и ждет его. Сердце у него громко забилось.
— Я искал одного человека, — сказал ему Хэмфриз осторожно. — Но я опоздал. Птичка улетела, возможно, преследуя другую добычу.
Садовник встал и отряхнул полы своего плаща.
— А теперь мне нужно пойти проверить виноградные лозы в теплице одного богатого человека. Лозы не желают разрастаться. Ни я, ни кто-либо другой ничего не могут сделать. Я им говорил, я предупреждал, когда их сажали прошлой весной, что звезды не благоприятствуют.
Он отвернулся, глядя на восток, на далекую массу крупных морских судов. Потом снова посмотрел на Пелхэма.
— Ваш корабль. Он вернулся домой?
— Нет, — сказал Пелхэм. — Он пропал навсегда.
— А, — с сожалением сказал садовник. — Очень жаль. Но звезды должны благоприятствовать, чтобы такое предприятие имело успех. А спуск корабля, любого нового корабля, связан с большой опасностью.
Он встал и собрался уходить, его плечи были неестественно ссутулены для человека далеко не преклонного возраста. Вдруг Пелхэм окликнул его:
— Стойте. Что вы хотите сказать?
— Наверное, я хочу сказать, — сказал Хэмфриз, — что я тоже совершал ошибки. Теперь я собираюсь сделать, что могу, чтобы исправить их.
Пелхэм видел, как он поманил неуклюжего увальня, слонявшегося поблизости и глазеющего на корабли. Юноша быстро подошел к нему, на лице его было выражение наивного прилежания. Хэмфриз сказал Пелхэму:
— Присматривайте за вашим сыном.
И они оба ушли — странный согбенный садовник и его юный помощник, возвышающийся над ним.
Пелхэм стоял в смятении. Потом продолжил свой путь домой, где и узнал, что ни его жены, ни Себастьяна нет дома. Слуги сказали, что госпожа отвела сына к своему родственнику графу Шрусбери праздновать Рождество.
Пелхэм через силу улыбнулся.
— Конечно. Она же мне говорила. Я и забыл.
Но в эту минуту он решил, что Кейт больше не жена ему. А самому ему, очень может быть, больше вообще не стоит жить.
Кейт торопливо шла по холодным улицам Лондона в северном направлении. Лавки и дворы торговцев были заперты, а покрытые снегом улицы пусты, если не считать закутанных по случаю холодной погоды людей, возвращающихся из церкви или идущих в гости к соседям.
Она свернула в Аллею Роз, где нищие собрались вокруг костра. В прошлый раз, когда она была здесь, они окружили ее, клянча милостыню, по теперь остались стоять на месте, молча глядя на нее. Для них было все равно: что Рождество, что любой другой день.
Кейт посмотрела в конец улицы на дом Мэтью Варринера и увидела, что дом этот разрушен, ставни болтаются, двери — там, где они не обуглились от огня, — выбиты и сорваны с петель.
Она стояла, не в состоянии ни думать, ни дышать. Потом услышала, как мужской голос тихо сказал у нее за спиной:
— Что толку искать людей в этом доме, мэм. Как видите, здесь больше никто не живет.
