Она кивает.
— Хорошо. Самое главное — начинай только по моему знаку. И делай только то, о чем мы с тобой говорили. Ты поняла?
— Я поняла.
— Не больше и не меньше. Второго шанса не будет.
— Да-да, я все поняла. — Она сегодня нервная. Они обе нервничают. — Думаешь, до этого дойдет?
— Я не знаю. Но если дойдет, она должна увидеть, что тебе хватит и сил, и воли пойти дальше.
Зуана вручает ей маленький острый нож, которым она когда-то чистила и резала корни норичника. Ах, сколько же времени прошло с тех пор?
— Ты уверена, что сможешь? — спрашивает Зуана.
— Да, уверена. — На этот раз вместе с румянцем на щеках появляется и блеск в глазах. — Вряд ли это окажется больнее, чем то, что творится у меня в кишках.
Наутро Зуана идет к аббатисе. Этот визит не отмечен любезностями: никто не предлагает ей вина или место у очага.
— Я пришла исповедаться в непослушании, мадонна Чиара. Против вашего желания я навещала послушницу ночью. И при этом каждый раз нарушала Великое Молчание.
— Да. Может, расскажешь мне то, чего я не знаю? Сколько еды попадает ей в живот, к примеру? Перед обедней вид у нее был полумертвый.
— Это из-за запора, он неизбежно случается, когда человек снова начинает есть. Пост окончен. А с ним и влияние Юмилианы на нее.
— Что ж, рада это слышать.
Зуана набирает полную грудь воздуха. Никогда в жизни она еще так не волновалась.
— Мадонна Чиара, я пожертвовала бы чем угодно, чтобы защитить наш монастырь. Он поддерживает и питает меня и еще многих женщин, подобных мне… — медленно начинает она, но слова спешат и натыкаются друг на друга, будто им не терпится выйти наружу. Она умолкает, затем, собравшись с силами, продолжает: — Отношение послушницы к вам ничуть не изменилось. У нее сильный характер, но в ней нет злости. Лишь отчаяние толкнуло ее к Юмилиане. Но если мы поможем ей, она отречется. И будет молчать до могилы: обо всем, что происходит в этих стенах или за их пределами, она забудет, будто этого никогда и не было.
Тут Зуана умолкает, чувствуя, что ее лоб покрыла испарина. Аббатиса смотрит на нее спокойным, даже холодным взглядом.
— Какая страстная речь, сестра Зуана. Совсем на вас не похоже. И какую «помощь» мы должны ей подать, чтобы купить ее молчание? Вы ведь это имели в виду, да? Как я понимаю, сейчас у нее есть еда, уход и внимание половины общины. Так скажите, какой еще «помощи» ей не хватает?
Зуана смотрит ей прямо в глаза.
— Мы должны помочь ей покинуть эти стены и начать новую жизнь с тем молодым человеком вдали от наших мест.
Мгновение аббатиса не сводит с нее глаз.
— Вот это да! Ум к ней вернулся быстро. Если, конечно, это ее идея…
— Я долго думала над этим, мадонна Чиара. Есть один способ…
— О, способов есть сколько угодно, — перебивает аббатиса. — Я могу открыть ей ворота хоть сегодня ночью. Или мне подождать, пока она напишет письмо епископу и осрамит нас всех, чтобы он напустил на нас инспекцию? Дай угадаю… Ты взяла на себя смелость исследовать тело Санта-Катерины, а затем — что? — отыскала снадобье от ее недугов? Осмелюсь сказать, что в этом тебе помог отец. — Ее голос становится едким от сарказма.
— Отец перестал говорить со мной, — спокойно отвечает Зуана. — Я все придумала одна.
— В таком случае твоя вина серьезнее, чем я полагала. Похоже, бледная немочь у тебя, а не у нее, хотя тебе она и не по возрасту. Что, она и тебе голову вскружила? Соблазнила, как всех прочих, так что теперь ты готова разрушить монастырь ради нее?
— Нет. Все совсем не так, — возражает Зуана, и голос ее чист и ясен, в нем нет дрожи и страха. — Этот монастырь дорог мне не меньше, чем вам.
— Позволю себе усомниться.
— Я бы…
— Хватит! — приказывает аббатиса, дрожа от ярости.
Зуана повинуется. Мгновение аббатиса молчит, сложив на коленях стиснутые руки, словно понимает, что зашла слишком далеко. Наконец она поднимает голову.
— Твой визит окончен. Назначаю тебе епитимью…
— Мадонна Чиара…
— Я запрещаю тебе перебивать меня! — Теперь врага мерещатся ей повсюду, и она не может этого стерпеть. — Назначаю тебе епитимью — оставаться в келье до тех пор, пока я не решу, что делать с вами дальше.
Большее не в ее власти. Зуана склоняет голову в знак покорности.
— А послушница? — тихо спрашивает она.
— Если ей потребуется еще помощь, я ее окажу.
К последней службе становится ясно, что с Зуаной что-то произошло. Ее место на хорах пустует с шестого часа. Будь это болезнь, аббатиса наверняка сказала бы об этом перед Великим Молчанием, чтобы они могли помянуть ее в своих молитвах. Но она почему-то делает вид, будто не замечает ее отсутствия.
Когда собравшиеся монахини усаживаются, Изабетта поднимает голову и смотрит на пустующее сиденье. В сумеречном свете ее лицо кажется осунувшимся и мертвенно-бледным. И не только благодаря пудре.
Зуана оставила четкие указания. «Если я буду на месте, то перед самым началом службы я поднесу руку ко лбу и задержу ее там, точно страдаю от боли. Это будет знак для тебя».
«А если тебя там не будет?»
«Если не будет… то само мое отсутствие станет знаком».
Бенедикта выпевает первые ноты, Изабетта подхватывает. Когда она была совсем слаба, ее хватало лишь на то, чтобы придерживаться порядка службы, да и то ее мысли часто убегали во тьму, окружавшую пламя свечей, которое напоминало ей истории Юмилианы: ангелы вылетают из дыма и скрываются в нем, и юная монахиня, пронзенная радостью Господней, исходит слезами и кровью у всех на глазах. Бывали моменты, когда ее собственные ладони начинало покалывать от желания, но позднее она обнаруживала, что втыкала в них ногти, от которых на коже оставались красные рубцы.
Но теперь часовня снова стала просто местом, где молятся монахини, а служба превратилась в набор определенных слов. Теперь она знает, что есть только одно средство извлечь кровь из своих ладоней, и средство это — нож. Она видит аббатису, которая стоит за рядами скамей, высокая и прямая. Посмотрите на нее: эта женщина знает, как ножом добиться того, чего хочешь. Сильно ли она ее ненавидит? Обычно она не позволяет себе углубляться в это чувство. Но теперь она окунается в него, и оно оказывается таким сильным, что кружит ей голову.
Да, она это сделает.
Вернувшись в келью, в назначенное время она вытаскивает мешочек, добавляет к кучке гранул немного воды и разводит их на полу в темном углу. Затем вынимает нож. Колебание длится секунду, после чего она втыкает кончик лезвия себе в ладонь, шипя от боли, когда он прорывает кожный покров. Переложив нож в поврежденную ладонь, она наносит такую же рану здоровой, хотя и с большим трудом. При свече вытекающая кровь кажется сразу и темной, и яркой. Она прячет нож и переходит в угол, где опускает ладони в лужицу и изо всех сил давит ими в пол. Когда она поднимает их, они пропитаны краской.
