новым владельцем имения.
В конце 1933 года Лев получает еще одно известие о смерти. Двенадцатого декабря в Америке умирает его брат Илья. Это большой удар для Льва. После смерти Андрея Илья был ему наиболее близок из всех братьев и сестер.
Событием года в среде русских эмигрантов становится присуждение Нобелевской премии по литературе Ивану Бунину. Лев знаком с ним шапочно, но, как и многие другие, ослеплен огромной премиальной суммой. Лев приходит к Бунину в Париже, чтобы вручить карандашный портрет Толстого. Но поскольку Бунин уже отбыл в Швецию, просто подписывает портрет на обороте: «Дорогому русскому художнику слова Ивану Бунину на добрую память от Льва сына Льва Толстого. По памяти. Париж 1933». И добавляет: «Милый мой брат Илья Львович, только что угасший в Америке, тоже горячо ценил и любил Вас. Л. Л. Т.». На адрес отеля Бунина в Стокгольме Лев шлет письмо с объяснениями. Он хотел поздравить Бунина и одновременно попросить дать «бедняку», то есть ему, шанс немного заработать.
Наплыв подобных обращений заставляет Бунина выделить десять процентов полученного вознаграждения в помощь уехавшим из России коллегам-писателям. Распределением средств заведует Владимир Зеелер, генеральный секретарь Союза русских журналистов и писателей. Именно с ним Льву и нужно связаться.
В Стокгольме в чествовании лауреата принимают участие и дети Льва. Кита присутствует на приеме «с хлебом-солью» и последующем чаепитии five o’clock tea, а за столом на банкете его дамой становится сестра Таня.
Грязные улицы и разрушенные церкви
Год 1934-й – загадка. Приходят ли денежные переводы из Швеции? На что живет Лев? Следов мало или вовсе нет. Но несомненно, что ничего не меняется – ни внешне, ни внутренне.
Работа над книгой 1931 года усиливает неприязнь Льва к отцу и его жизненной философии. Разве не Толстой виноват в том, что сын оказался в столь жалком положении, а Россия постепенно разрушается под властью большевиков? Отвращение принимает маниакальные формы. Писатель Владимир Крымов, некогда главный редактор журнала «Столица и усадьба», с которым активно сотрудничал и Лев, вспоминает эпизод в парижском клубе, произошедший, вероятно, в 1934 году:
Мы встретились с Л. Л. в парижском игорном клубе «Сэркль Османн» – там по вторникам устраивались обеды-гала с шампанским, всё за четырнадцать франков – это привлекало новых клиентов. За наш стол подсел еще кто-то, я сразу не узнал, что это Л. Л., так он изменился за эти годы. О чем-то говорили, у Л. Л. под столом стояла большая папка, к концу обеда он раскрыл ее и стал показывать рисованные им портреты отца, которые предлагал по сто франков.
Возможно, сделка и состоялась бы, не начни Лев критиковать отца:
«Обратите внимание на глаза моего отца, какие тупые и глупые… Удивительно, что никто так и не понял, что мой отец, будучи талантливым писателем, был в то же время глупый человек». Никто ничего не ответил, никто портрета не купил, и, когда Л. Л. ушел, все возмущались.
Крымов не удивился. Он помнил, как однажды во время войны в клубе Литературно-художественного общества Лев жаловался на участь быть сыном Толстого:
Не сам по себе, а чей-то сын… Обидная известность быть сыном знаменитости, я хочу быть известным сам по себе, я хочу быть известнее моего отца…
Для Льва Россия закрыта, но Никита осенью 1934 года приезжает на свою вторую родину с кратким визитом. Теплые чувства к России он хранил всегда, но когда однажды, в первой половине двадцатых, он поделился мечтой туда вернуться, Льву пришлось умерить его пыл фразой: «Не сейчас!»
Встреча с советской реальностью раскрывает Ките глаза. Ленинград – это бедность, грязные улицы, разрушающиеся дома, заброшенные церкви. Кита ходит по городу с растущим чувством страха. Родной дом на Таврической оказывается в «страшном» (подчеркнуто Китой) состоянии. Он поднимается в их бывшую квартиру и забирает оттуда большое полотно с изображением Мадонны, купленное в Италии в начале века, и «ширму» из ткани с изображением собак. В шведском консульстве ему обещают доставить эти предметы в Швецию, даже если это будет дорого стоить.
В Москве, по крайней мере, имеются следы возвращения к прежней культурной жизни. Практически везде Киту встречают с трогательным дружелюбием. Очевидно, что память о Толстом важна для советской власти. Государственный музей Толстого и Дом-музей в Хамовниках в хорошем состоянии. А в Ясной Поляне царит отчасти атмосфера былых времен. Там Кита проводит несколько приятных дней в компании дяди Сергея, его супруги Марии и Елены Денисенко, дочери Марии, сестры Льва Толстого. Кита собирает в саду яблоки, которые привезет в Швецию, и посещает семейное кладбище в Кочаках, где похоронен и его рано ушедший старший брат Лев.
Видеться с родственниками Кита не собирался (вероятно, чтобы не подвергать их неприятностям), но, оказавшись на месте, по инициативе Музея Толстого он встречается почти со всеми из них. В Москве он навещает двоюродных сестер и братьев и их семьи: сына дяди Сергея, тоже Сергея, дочь Ильи Анну (Анечку) и дочь Андрея Софью (Сонечку). В Петербурге разыскивает Каллу – Екатерину Вейсман, их старую няню из Выборга. По европейским меркам все живут тесно, бедно и грязно, но говорят, что все равно рады, что остались на родине. Ките все искренне рады. Его приезд приобретает своего рода символическое значение, становится знаком нового времени, потому что впервые за много лет к ним из-за границы приезжает русский.
В действительности пройдет еще почти три десятилетия, прежде чем Кита приедет снова. В середине шестидесятых он примет участие в конгрессе славистов в Москве и снова посетит Ясную Поляну. А в 1967 году по официальному приглашению в Ясную Поляну приедет Паля с семьей. Он тоже не упустит шанса взглянуть на дом своего детства на Таврической улице, пусть и только снаружи.
Lungarno
Начало 1935 года Лев проводит во Флоренции на средства Киты, Татьяны и Танечки. Приятным сюрпризом становится встреча с Николаем Николаевичем Ге, сыном художника и любимым другом семьи еще с конца девятнадцатого века. Старый знакомый Николаю Николаевичу кажется кричаще худым и жалким. Татьяна подтверждает:
Он очень одинок, живет впроголодь, потому что не умеет устроиться на те деньги, которые получает и которых вполне хватило бы, если бы он был практичнее.
Татьяне всегда было трудно находиться рядом со Львом. Сергею она доверительно рассказывает о своем внутреннем расколе:
Беда в том, что он, испортивши в конец свою жизнь, – хочет всех,
