двери, они не забыли выхватить с поясов прятавшиеся под одеждой пистолеты. Нацелив четыре ствола на силуэт, он наперебой стали гомонить, не повышая, однако, голоса.
—Ты кто такой?!
—Че за [цензура]?!
—Сема, че это, н-на?!
—[цензура] [цензура]!!!
—Молчать. - раздался из черного силуэта голос… Мужской, но надтреснутый и какой-то почти беззвучный. —Ялен ше, ялен хел, тет-сат. Умрите.
То, что случилось дальше, затем еще долго снилось мне. Не скажу, что в кошмарах - но часто.
Четыре опешивших мужика, дернувших стволами при слове «умрите»… Просто умерли. Они молча, с глухим стуком тел, повалились на пол, а затем начали очень быстро… Иссыхать? Разлагаться?
Так или иначе, в считанные секунды четыре здоровых и очень опасный мужика превратились в четыре трупа, четыре мумии, четыре обтянутых черной кожей костяка, четыре выбеленных скелета с обрывками мышц и волос, четыре кучки поколотых костей и, наконец, в четыре горки черно-серого праха.
И только пистолеты и другие металлические части, со звоном попадавшие на пол из мгновенно сгнившей до состояния пыли одежды, давали понять, что только что эта грязь была людьми.
Тьма в комнате рассеялась, вернулся ее обычный сумрак, разгоняемый светом настольной лампы. Фигура, оказавшаяся вовсе и не черной, а просто одетой в старый длинный плащ, повернулась ко мне, откинув капюшон.
Кое-как приподнявшись на ноющих локтях и повернув не желающую вертеться шею, я сумел разглядеть его. Высокий - ростом метра под два, он смог бы дотянуться до потолка комнаты, особо не стараясь. Закутан в длинную мантию. Когда-то, судя по всему, она была зеленой, но теперь всю ее покрывали проплешины, опалины, кое-где виднелись заплаты, уже сами ставшие старыми, прожженные отверстия. Волосы - длинные, совершенно седые, худое бледное лицо, покрытое смесью прямые морщин и кривых шрамов, впалые щеки подчеркивают острые скулы. И лишь огромные, нечеловечески ясные глаза насыщенно-зеленого цвета пылают жизнью и… я не мог понять чем. Какой-то затаенной грустью. Только теперь я вдруг осознал, что вообще не чувствую эмоций этого человека. Никаких - будто и нет моего наваждения. Хотя, из соседних комнат я до сих пор все ощущаю. А от него - ничего.
—Что так смотришь, хел Семэн? Не можешь ничего отразить? Не удивляйся. Ты звал меня - и я пришел. Благодарю тебя. Отца давно занимало то, что происходит в этой области материи.
—Отца?.. Кто ты?..
—Мое имя - Маарикт, хел. Четвертый сын Сарексаша, тебе известного. Лучше поспи - а я пока разберусь с твоим телом. За прошедшие века я совсем разучился лечить. Айш варэ найте-ннит…
Я вдруг понял, что зеленый цвет мантии кажется мне очень знакомым… И сознание окончательно оставило меня.
Эпилог
Диомед в очередной раз подтянул тело руками, вылезая из капсулы. Что ж, хоть в Элирисе у них все отлично, вышло очень удачно обустроиться у циклопов.
О реальности того же не скажешь. Кругом проблемы. Активизировались банды Энергетов, пропало без вести несколько надежных людей, в том числе публицистов и пропагандистов… Даже отчет о последних событиях сейчас лежал на полу у его капсулы. В конспиративной квартире никого не было - сейчас все зашиваются от навалившихся дел.
Дотащив себя до инвалидного кресла, Диомед поднял отчет и сразу, не завтракая, погрузился в чтение. Так, вербовки… Новые контакты, какие-то кружки в провинции…
Так, это все понятно, это понятно. Да уж, дел, конечно, невпроворот, но и опыта у них уже накопилось достаточно. Никто уже не называет друг друга по именам, уже выделен слой профессиональных организаторов, фактически не существующих для государства, налажен контакт с заграницей. Дело спорится. «Красный май», случившийся несколько лет назад и затмивший своей трагичностью май шестьдесят восьмого, многому их научил.
О, тогда, несколько лет назад, было убито, или арестовано, множество товарищей. Большая часть. Фактически, с тех пор дело пришлось переделывать заново.
Ну да ничего. Если мир прогнил, если нельзя ничего изменить легальными, политическими, способами, значит всегда найдутся люди, готовые пробить себе доступ к жизни иным путем. Здесь, в нищих районах Московских Трущоб, где влачат абсолютно жалкое и безнадежное существование сотни тысяч, это особенно актуально.
Диомед вспомнил Криану. Из всей игровой пятерки он общался с ней больше всех. Столичная штучка, она совершенно не знала жизни за пределами не то что Москвы - обездоленных полно и в ней, просто они обездолены, так сказать, по наследству. Нет, она не знает жизни за пределами родительского особняка и их же рабочих апартаментов.
И, как ни странно, именно этим она и привлекала Диомеда. Человек из совсем другой жизни. Из реальности, в которой человечество семимильными шагами идет в светлое завтра. В которой есть все, о чем можно мечтать.
Но эта ее реальность - золотая клетка. И Диомед видел, как она несчастна, даже сквозь виртуальный аватар. Да, в мире девушки нет восьмидесяти семи процентов населения, имеющих минимум один кредит. Нет квартир, на покупку которых нужно около двухсот полных средних зарплат, нет почти сорока процентов за чертой бедности.
Но и в нем есть всеобщая отчужденность, подмена отношений между людьми отношениями людей к вещам, постоянная занятость и всеобщая, чудовищная, убивающая конкуренция. Ведь если ее родители хоть на миг перестанут становиться богаче, они тут же станут беднее и окажутся сожраны… Тьфу, что ж жрать то так охота…
Прекратив свои пространные размышления, излишне часто теперь возвращавшиеся к этой холодной дамочке, Диомед поехал на кухню. Скорей бы уж ноги восстановились. Тогда он сможет вновь вернуться к делам, к своим прямым обязанностям перед… Да, перед человечеством.
Диомед наложил себе целую гору жареной картошки с беконом, поставил чайник и откинулся в кресле, вновь погрузившись в раздумья.
И то ли он так глубоко ушел в себя, то ли чертов чайник шумел слишком громко…
Но звуки разбившегося стекла Диомед услышал слишком поздно. А когда он осознал, что кухонное окно разбито, на полу, прямо у его ног, уже лежал черный ребристый овал с двумя тонкими усиками на конце.
Боевая граната сферического поражения.
—Ну и ну. И как на такую высоту-то умудрились… - флегматично пробормотал Диомед. Внешне он сидел совершенно спокойно - а чего теперь беспокоиться? Вот граната, вон, в ней нет старого доброго кольца. Осталось секунды две, или три.
Но внутри мужчины бушевала буря. О, как он хотел жить. Как много он еще должен был сделать! Как много уже сделано! Да, он всегда знал, что закончит либо у расстрельной стенки - мораторий на смертную
