расстёгнута. Чёрные ботинки с носами, обитыми тонкими полосками железа, до блеска начищены и протёрты специальным жиром, отталкивающим грязь и пыль. От кожи и выбеленных холодным солнцем волос пахло мылом и чистотой. Хэл оставил сумку на заднем сиденье Плимута, такого же начищенного и блестящего хищника, под стать хозяину. На Хэла снизу вверх удивлённо взглянула проходившая мимо женщина с детской коляской: уж больно непривычно было видеть мужчину вроде него в месте наподобие этого. Хэл ещё раз легонько постучал в дверь костяшками пальцев и вдруг подумал: а что, если Джой передумала и спасовала?..
Но тогда она должна была предупредить его. От неё не было ни звонка, ни сообщения. Хэл опустил глаза, но не был ни хмур, ни задумчив — лицо его хранило отстранённое выражение вежливого, ледяного спокойствия. И только когда дверная ручка повернулась, а на пороге показалась Джой — удивительно некрасивая именно сегодня — Хэл улыбнулся.
— Привет, — робко сказала она и вышла на крыльцо уже в тоненьком чёрном пальто, в такой спешке, будто за ней гнались все демоны ада. — Одну минуточку, я закрою дверь ключом, хорошо?
— Конечно.
Хэл вежливо предложил подержать её сумочку, но Джой покачала головой, и он не стал навязываться. Однако прежде, чем Джой дважды провернула в скважине ключ, до его слуха донёсся недовольный выкрик:
— Куда ты пошла?! Эй. ЭЙ! Мы так не договаривались! Почему ты вылила мой джин…
Джой заперла дверь и быстро, неловко улыбнулась Хэлу, взглянув ему в лицо. Он ничего не сказал и даже виду не подал, что что-то услышал, хотя для этого нужно быть глухим.
— Пойдём, — произнёс он и подставил ей локоть. — Хорошо выглядишь.
— Правда? — смутилась Джой.
— Ты думаешь, я стал бы врать? — улыбнулся Хэл.
Они сошли со ступенек и прогулочным шагом направились к кинотеатру по аллее, окружённой золотыми, багряными и красными деревьями, облетавшими от усилившегося ветра. Солнце зашло, и с востока двигалась большая чёрная туча — так стремительно, точно невидимая рука натягивала её на небосвод, как вуаль. Джой держала руку на локте Хэла, прижавшись к его тёплому боку, к дорогой, красивой дублёнке. Она слышала запах его тела даже здесь, среди запахов улицы, земли, листьев, холода и далёкого-далёкого аромата карамельного покорна, доносившегося из открытых дверей в фойе кинотеатра. Хэл был таким необычным и ярким, что вечерние сумерки словно отступали от него. Джой видела его уже не раз. Это было не первое их свидание. Но ещё никогда он не был так дьявольски хорош.
Они не спеша добрели до кинотеатра и остановились у кассовой будки. Хэл спросил у Джой, где она хочет сидеть, и они взяли два билета на «Дракула: две тысячи». Никаких новых лент у прокатчиков не было, и они взяли классику, зная, что в тихом и скучном Пембруке вряд ли будет много зрителей в хэллоуинскую ночь. Однако в кинотеатр заходили парочками и небольшими компаниями, и Джой удивилась. Она-то думала, что они опять там будут почти одни. Как бы не так!
Когда они выбрали ряд («Повыше, пожалуйста») и места, пришло время расплачиваться. Джой полезла за карточкой, но Хэл мягко опустил её руку и купил билеты. Затем они с Джой прошли внутрь. На входе скучающий контролёр, прыщавый паренёк в футболке, от которой сильно пахло потом, надорвал обе картонные корочки и вручил им билеты, пожелав приятного просмотра. Джой, поправив волосы, с улыбкой последовала за Хэлом. Она принарядилась и подкрасилась, сделала себе стрелки и подвела глаза, что Хэл нашёл чертовски вульгарным. Раньше она была просто некрасивой, теперь — некрасивой шлюхой. На губы Джой нанесла светлую помаду, отчего казалась бледнее обычного. Облегающее красное платье ей попросту не шло. По лицу Хэла ничего из этого нельзя было прочесть. Сжав её потную, узкую ладошку в своей, большой и тёплой, приятно сухой, он притянул Джой ближе и усмехнулся почти ей на ухо:
— Многовато сегодня людей, правда?
Подростки и ребята постарше живо обсуждали, кто чем будет занят на Хэллоуин после сеанса. За попкорном выстроилась очередь. Хэл стоял так близко, что Джой ощутила своим бедром его, и что-то каменно-твёрдое за полой длинной дублёнки.
— И всё какие-то сосунки.
— Чего мы хотели, гений, — улыбнулась она.
— И правда, — подхватил он и положил руку ей на талию. — На самом деле, сейчас я уже начал думать кое-что другое. Может, ну его к чёрту, это кино, а? Что скажешь?
— Я… — Джой смутилась и замешкалась. — Ну, я не знаю, мы уже купили билеты…
— Хочу сказать, что тут в сорока минутах езды мои знакомые устраивают неплохую вечеринку, — сказал Хэл. — В частном доме. Там будут танцы, фильмы ужасов, выпивка. Если ты, конечно, плохо к этому относишься, я не буду предлагать.
— Нет, почему. Просто я…
— Дом большой, — продолжил Хэл, и рука его мягко легла чуть выше, ей на рёбра. Она была такой худенькой, эта Джой, что он мог пересчитать все её птичьи косточки, просто коснувшись тела. — И там есть много комнат, где мы могли бы наедине посмотреть всё, что захотим. Если уж ты так хочешь кино.
Джой улыбнулась и подняла на него глаза. Именно тогда Хэл склонился к ней и поцеловал.
Для Джой это был не первый поцелуй, далеко не первый — не стоило так обманываться в ней. Но определённо это был поцелуй с человеком, который будоражил её воображение. Он не был ни грязным, ни вульгарным — ни капли из этого, и даже без языка, но Джой остро ощутила возбуждение и сжала бёдра, чтобы усилить судорогу, спустившуюся из живота между ног. Хэл отстранился.
— Я, конечно, могу пробыть всё это время в кино, — сказал он с упрёком, — но вряд ли пойму там хоть слово.
Джой рассмеялась и, легонько толкнув его кулаком в плечо, сама потянула на выход. Хэл со смешком покорно подался следом.
— Ладно, мистер. Пойдём. А ты хорошо знаешь хозяев вечеринки?
— О, да. Мы с ними буквально родственные души.
Они вышли из кинотеатра, мимо прыщавого контролёра, проверявшего билеты уже у другой парочки, и тот не сказал им ни слова и даже не обратил внимания, так что они сели в коричневый Плимут, который Хэл оставил за углом, и укатили по вечерней дороге. Хэл нашёл радиостанцию, которую Джой попросила включить, и посмеивался, когда она закричала: «Оставь! Оставь» — и стала подпевать песне «Все хорошие девочки попадают в ад».
Моему Люциферу одиноко.
Стою тут, убиваю время, Ни на что не способна — разве только совершить преступление, У апостола Петра отпуск,
