О чем?
– О любви.
– Любовь… – задумчиво протянул Черный Пес. – Я – Разрушитель! Сеющий Смерть! Выносящий приговор! Зачем мне любовь? В моей памяти – мудрость тысячелетий!
– Ага, – обрадовался Сэм. – Тебя-то мне и надо! С Джеком обо всем не поговоришь, он, видите ли, весь из себя благородный. Мейхани только издевается, а притворялась, что влюблена. Ну, раз ты такой умный, то растолкуй-ка мне вот что…
Спустя еще час Черный Пес с некоторым удивлением понял, что он ничего не смыслит в сложном переплетении взаимоотношений белой болонки с обычной девушкой, дочерью султана и еще какой-то Шелти, вечно купающейся в ручье. Дальше – больше… Почему луноликая Гюль-Гюль отказалась идти в баню с неким Вилкинсом, который и есть ученик чародея, к тому же внебрачный сын марокканского султана и, кроме того, еще и белая болонка? Причем та самая, которая и ведет речь. Почему неблагодарная Мейхани вместо сотни поцелуев один раз чмокнула его в нос, а потом весь день угрожала приготовить из него бешбармак на вертеле в строгом соответствии с рецептами корейской кухни? Почему Аллах терпит на земле корейцев, если они допускают подобное безобразие и даже учат этому варварству Мейхани? И уж конечно вся «мудрость тысячелетий» была бессильна разъяснить, почему Шелти больше никогда не берет его с собой купаться, хотя именно болонку можно с успехом использовать как удобную мочалку? Карсак почувствовал, что теряет нить разговора. У исполинского зверя ум заходил за разум, а Сэма уже невозможно было остановить! Впервые в жизни он напал на внимательного и молчаливого слушателя, готового часами вникать в личные проблемы пушистого пса.
– Послушай, – наконец успел вставить слово страшный Карсак, – я ведь уже говорил, что моя судьба – это уничтожение всего живого и неживого. Мой разум холоден, сердца нет вообще, души тоже. Мне непонятны слова: сострадание, жалость, доброта, нежность, любовь…
– Не волнуйся, сядь – я все объясню. Значит, так… Сострадание? Ну, это для женщин, и нам, кобелям, без надобности. Пропускаем. Жалость? Это когда ты стащил колбасу, а она в лужу упала. И взять неприятно, и бросить жалко. Доброта? Всем помогать, старушек через улицу переводить, яблоком делиться, и все такое прочее… Воскресная школа, второй класс, скукотень страшная… Нежность? Это к телятам в отдел крупного рогатого скота. А вот любовь… О, что такое любовь? Это, собака ты страшная, словами не объяснишь. Ну да я попробую…
– Н-не надо, – попытался вклиниться Черный Пес, но было поздно.
К вечеру у осоловелого Карсака светился только левый глаз, правый урывками вспыхивал обреченно синим светом. Зверь уже не сидел, а лежал, накрыв голову лапами. Бедняга все еще пытался сообразить своим аналитическим умом: почему у султана две дочери и обе Гюли? Каким местом Мейхани надо сесть на Сэма, чтоб ей было мягко, а ему удобно? Когда же наконец эта мытая-перемытая Шелти вместе с папой-рыцарем вылезет из ручья? И самое главное – как в связи со всем этим безобразием должна вести себя приличная болонка, намеревающаяся связать себя законным браком со всеми сразу по закону шариата в христианской церкви у отца Доминика?!
– Ты не перенапрягайся, – советовал песик. – Ты не спеши. Обдумай все как следует, прикинь так и эдак. Знаешь, а лучше напиши мне. Солидно и подробно, разборчивым почерком, печатными буквами. Можно по-арабски. Посылай прямо в Кэфри, на адрес султана, мне передадут. Я буду тебе очень благодарен. Пока.
Черный Пес пустыни тупым взглядом проводил за бархан белую болонку. Говорят, с тех пор он исчез. Вроде бы сидит в своей подземной пещере и пишет книгу мудрых советов. Временами на него нисходит прозрение, он спрашивает сам себя: «А на фига мне это надо?!» – потом вспоминает Сэма и безропотно берется за перо…
* * *
Но представьте себе удивление Вилкинса, когда, перевалив за бархан, он увидел ожидающего его Джека!
– Я отвел их подальше и вернулся за тобой, – смущенно объяснил Сумасшедший король.
– Зачем? – не понял пес. – Я же велел уходить. Что ты думаешь, взрослая собака не нашла бы дороги домой? Для меня, знаешь ли, семь верст – не крюк!
– Байрам-Бабай всю дорогу рассказывал разные ужасы, творимые Карсаком со своими жертвами. Я проводил всех до колодца и пошел за тобой. Байрам упрашивал, ругался, взывал к Лагуну и Мейхани… В общем, пошли, мы тебя ждем.
– Пошли.
По дороге Сэм неожиданно остановил друга и спросил:
– А что бы ты делал, если б этот зверь убил меня?
– Дрался.
– Но он бы убил тебя тоже, это ясно как божий день!
– Ну и что? Зачем мне жить, если моя жизнь куплена твоей смертью? – пожал плечами Джек.
Белая болонка лизнула ему руку, и оставшуюся часть пути они шли молча. В лагере у колодца появление друзей встретили криками радости и вздохами облегчения. Зареванная Мейхани бросилась на шею Вилкинсу и, все еще плача, запричитала:
– Живой… родной мой, милый, любимый! А он… он говорил, что Черный Пес не всегда оставляет даже кости… а ты… Ты – живой!
– О несравненная белая болонка! О светоч мудрости и удачи! Поведай мне, недостойному скептику, как ты исхитрился избежать страшных клыков ужасного Карсака? Есть, есть Аллах на небесах! Воистину, неисповедимы пути его!
– Молодой человек, сейчас же прекратите обнимать девушку и подойдите сюда. Я хочу, чтоб ты, остолоп, популярно объяснил всем, что ты навешал на уши той черной собаке, с которой ушел за бархан.
– Ха, этому вислоухому кобелине? Стану я с ним разговоры разговаривать! Он на меня как наехал, как наехал… В морду кулачишком тычет, но я видал таких – в гробу по тыще! Он мне – по уху, я ему – в глаз! Он мне – в бок, я ему – в нос! Он боксом, а я греко-римской борьбой. Он – подножку, а я прямо в лоб с переката кувырком в левостороннюю стойку экзотического стиля для непосвященных «Черный Лотос ждет рассвета». Он перешел на грязные штучки, а я…
– Сэм!!! – в один голос взвыли все.
– Ну, ладно… – присмирел пес. – Ничего такого не было. Поговорили.
– О чем?
– О жизни, о любви, о женщинах. Этот ваш Карсак, между прочим, очень неглупый мужчина. Много знает, прожил долгую и интересную жизнь, насыщенную разными там разрушениями, катаклизмами. Умны-ы-й… Поэтому говорит мало. За всю беседу только пару раз рот и открыл. Так что говорить в основном
