эти островки исчезли, наступал новый день, и в его свете город дымился черными клубами, вздрагивал от грохота и терял своих защитников и жителей. Иные из них оставались лежать на земле, где настигла пуля или осколок, потому что даже подойти к ним было опасно, а тех, кого удавалось вытащить, наскоро хоронили возле домов, прямо в оградах — ехать до кладбища никто не решался.
Ближе к обеду Богатырев с Юркой все-таки пробились к горсовету, возле которого ночной бой уже закончился, но дымились еще воронки, разбитая зенитка, обгорелый остов какой-то машины, уже не разобрать какой, а в стене здания, сплошь испещренной мелкой рябью выбоин от пуль и осколков, зияла большущая дыра, обнажая внутренности кабинетов: разбитые столы и стулья, ворохи бумаг и распахнутые дверцы шкафов, из которых вылетели все стекла. В фойе горсовета стены тоже были издолблены, и на полу лежал толстый слой пыли, битой штукатурки и кирпичное крошево. Зато электронные часы, висевшие прямо над бюстом Владимира Ильича Ленина, каким-то непостижимым образом уцелели, исправно работали и показывали точное время — 13.30. Уцелел и бюст вождя, ни одной, даже самой малой, царапинки на нем не имелось.
«Бывают же чудеса», — удивился Богатырев и пошел разыскивать Иваницкого.
В коридорах было людно — именно сюда стягивались уцелевшие гвардейцы. И тревожно. Переговаривались негромко, настороженно поглядывали через выбитые окна на площадь, будто ожидали скорой опасности. Но ее пока не было. Измотанные бессонной ночью бойцы ожесточенно курили, дремали, сидя прямо на полу и привалившись к стене, а кто-то, бодрствуя, сосредоточенно щелкал патронами, загоняя их в автоматные рожки.
Иваницкий сам наткнулся на Богатырева, обрадовался, заулыбался и, ни слова не говоря, ухватил за руку, потащил за собой в подвал. Там на столах были расстелены карты, беспрерывно звонили телефоны, какие-то люди в камуфляже без знаков различия, переговаривались, спорили, ругались, и Богатырев понял, что это штаб.
Он не ошибся.
И уже через пятнадцать минут вышел из подвала с такой невидимой ношей на плечах, будто его щедро, без меры, нагрузили железом. Иваницкий догнал его уже в коридоре:
— Ты уж постарайся, капитан, не подведи. Понимаю, что послать меня можешь куда подальше, да только ничего другого придумать невозможно.
— Ладно, не уговаривай, как девушку… Давай попрощаемся, на всякий случай, вдруг…
— Никаких соплей! И прощаться я с тобой не буду. Жду! — Круто развернулся и пошел, не оглядываясь, пошел медленно, сгорбив плечи, будто и на него нагрузили невидимого железа.
— Куда мы теперь?
Богатырев оглянулся — перед ним стоял Юрка. И только сейчас, вблизи, он разглядел, что на подбородке и на скулах у парня весело курчавится нежный русый волос.
— Тебе сколько лет, боец?
— Восемнадцать и семь месяцев.
— Солидно. И девки, наверное, любят?
Юрка зарумянился от неожиданного вопроса, но ответил честно:
— Пока не любят…
— Ну и дуры. Теперь слушай мою команду: весь взвод выходит во внутренний двор, трое спускаются в подвал, получают цинки с патронами — и тоже во двор. Ждете меня, я сейчас подойду
Присев возле стены, Богатырев развернул на колене бумажный лист, на котором простой шариковой ручкой был криво нарисован чертеж: один квадратик — универмаг, три длинных прямоугольника — улицы, которые выходили к универмагу, и кругляшок — площадь перед этим самым универмагом, напротив — еще один кругляшок, обозначавший, что с тыльной стороны универмага располагается футбольное поле.
Для того, чтобы выбить румын из городка или, на крайний случай, хотя бы отодвинуть их, требовалось подкрепление, и оно должно было в скором времени подойти. Но продвинуться это подкрепление могло только в одном случае, минуя универмаг, который занимали румыны. Скрытно проскочить невозможно, штурмовать — это неизвестно, сколько потерять времени и людей, да и возможным ли будет наступление после этого штурма… Поэтому и была поставлена задача взводу Богатырева: выбить, пока они не успели закрепиться, румын из универмага и оборонять его столько, сколько потребуется. Для усиления взводу придавалась БМП в количестве одной штуки.
Богатырев аккуратно свернул чертеж, сунул его в карман и вышел во двор горсовета, где уже стоял его взвод, не в строю, конечно, а одной большой группой. Богатырев сердито отвернулся, но строить взвод не стал, здраво рассудив, что муштровкой сейчас заниматься явно не следует.
Из кустов торчал нос БМП, и на ней ясно читалась надпись, размашисто нарисованная белой краской: «Смерть Снегуру!»[12] Первым делом Богатырев подошел к БМП, и навстречу ему с травы поднялся маленький мужичок в старом, вытертом шлемофоне. Одет он был странно: на ногах — кирзовые сапоги, выше — армейское галифе, явно не по росту, которое держалось на коричневых подтяжках, а коричневые подтяжки — на голом теле
— Механик-водитель я, — представился мужичок. — Фамилия — Горлатый, зовут Иван. Мне про вас сказали. Бывал я возле универмага, помню, вот сидел сейчас, репу чесал…
— Ну и как? Вычесал?
— Нет, если честно… — Мужичок по фамилии Горлатый стащил шлемофон, и оказалось, что он абсолютно лысый. Усмехнулся и добавил: — Нечего чесать-то…
— Где командир?
— Нету командира, один я после этой ночки остался.
Богатырев достал листок с чертежом, развернул его, приложив к броне, и позвал механика-водителя:
— Подойди. Смотри, получается, что он со всех сторон открыт. Верно?
— Как на ладошке.
— На первом этаже витрины или кирпичная кладка?
— Витрины. — Горлатый придвинулся ближе, вглядываясь в листок, и добавил: — Еще и по бокам витрины.
— Вот, значит, с фланга и зайдем. Разгоняешь свою «коробочку» на предельной скорости, выбиваем витрину и бьем вдоль всего первого этажа. Боезапас?
— Имеется.
— Тогда поехали.
Выдвинуться к универмагу удалось без шума. Гвардейцы, как приказал Богатырев, открыли огонь, но сами оставались на месте, а БМП пронеслась на скорости через открытое пространство, обрушила боковую витрину, и Богатырев ударил из пушки и пулемета, простреливая первый этаж. Боялся, чтобы не подвели гвардейцы, именно в этот момент они должны были проскочить площадь. Не подвели, проскочили. Скоротечный бой закончился так же внезапно, как и начался. Румыны явно не ожидали такой нахальной атаки и кинулись, бросив троих двухсотых, спасаться через футбольное поле в рассыпную.
Стрелять им вслед Богатырев запретил — нечего патроны тратить, еще пригодятся.
Теперь надо было закрепиться.
Тащили все, что подворачивалось под руки, закладывали проемы окон, устраивая бойницы, снаряжали автоматные рожки и готовились к обороне. Богатырев сам расставлял своих бойцов по местам и заодно досконально обследовал универмаг. Зашел и в цоколь, где располагались подсобки, планируя, что здесь, если будут, можно укрыть раненых. О двухсотых старался не думать. И вдруг услышал сдавленный крик, который, прозвучав,
