их ногой в снег, как Бэл использовал стодолларовые купюры для разжигания примуса. Изголялись, как могли, думая, что это поддельные баксы, хотя удивлялись тому, что купюры уж слишком смахивают на настоящие, но все равно полностью доверялись тем, кто руководил операцией. Но нашлись два клерка, двоечника, которые все запороли, спутали, подставили Бэла и Тенгиза под удар. Один, молодой чмошник, не смог вовремя подвезти "учетный инвентарь", а второй, особо инициативный, поспешил принять деньги у мафии и передать их "террористам". Тенгиз мертв, его превратили в головешку со сплавившимся браслетом на черной и корявой руке, а Бэл, на глазах которого сожгли друга, медленно умирает в каком-нибудь захолустном сарае, мечтая о том, чтобы его не спасли. Но я тебя спасу, снова сделаю гадость, что, в общем-то, только и делал во всей этой истории, подумал я, возвращаясь по лесной тропе к турбазе.
Стемнело. Горы, еще несколько минут назад похожие на хрустальные светильники, быстро потускнели, словно мощные лампы, заключенные в них, вырубили реостатом. По лесу поплыл стылый и сырой воздух. За частоколом деревьев плясали розовые блики, скользили по синим сугробам теплые полосы, вспыхивали и гасли кроны сосен, как гигантские новогодние гирлянды. Я уже слышал тяжелые и ритмичные удары музыки, доносящиеся из танцевального корпуса базы, уже представлял раскрасневшуюся от вина и танцев Машу Мелешкину, смахивающую со лба влажную прядь волос, изображающую сложные пируэты, и десятки глаз, наблюдающие за ней, и смуглых мужчин, тщетно пытающихся пригласить ее на медленный танец, прижать к себе сильную и гибкую фигуру, начиненную желанием и страстью…
Я обошел вокруг корпуса, заглядывая в темные окна, в которых скользили лучи и дергались пучки света, словно разноцветные, сверкающие чешуей рыбки в аквариуме, повесил на ветку сосны, как елочную игрушку, жетон камеры хранения и вошел в вестибюль, заполненный спортивным и смуглолицым людом. Несмотря на то, что вокруг было несметное количество незнакомых мне лиц, я как-то сразу заметил бронзовое и носатое, как у старого индейского вождя, лицо Эда. Мне показалось, что ответственный работник сильно постарел за те сутки, пока не виделись: под его глазами набрякли тяжелые мешки, взгляд потух, и в бесцветных глазах уже невозможно было разглядеть прежней самоуверенности и высокомерия.
Я протиснулся к Эду и сел рядом с ним на обитом искусственной кожей диване. Эд повернул лицо в мою сторону и равнодушно произнес:
– А-а, господин спасатель!
В дрожащих пальцах Эда тлел окурок. Дым тонкой струйкой скользил вверх, обволакивал его глаза, и ответственный работник морщился, глаза его слезились, как у глубокого старика.
– Почему вы один? – спросил я. – А где Маша?
Эд ответил не сразу. Окурок выпал из его пальцев, и он наступил на него ногой.
– Почему один? – переспросил он. – Я сам не знаю, почему. Наверное, потому, что я жестоко ошибся в ней… Она поломала мне всю жизнь, Стас.
– А раньше?
– Раньше мы были друзьями, вместе планировали будущее. Оно было у нас одно на двоих. Я многое передумал, пока мы сидели на Приюте, многое переоценил, и уже решил круто изменить жизнь, но…
Он крякнул, развел руками, повернул отечное, нездоровое лицо.
– У вас случайно не будет сигареты?
– Я не курю.
Эд кивнул.
– Я знаю. Собственно, я тоже не курю. Это только сейчас, на нервах… Вы знаете, – горячо заговорил он, – я ведь предложил ей руку и сердце! Я ведь решился соединиться с Машей законным браком! И что вы думаете она мне ответила? Что ей нужен более надежный человек, чем я. Заметьте, что Маша в точности повторила слова, которые как-то сказали мне вы.
– Значит, это похоже на правду.
Эд горько усмехнулся.
– Вы жестокий человек, Стас. У меня пошла черная полоса. Одно несчастье за другим. Мне казалось, что я заслуживаю простого человеческого сострадания.
– О каких несчастьях вы говорите?
Эд подумал минуту, прикидывая в уме, стоит ли слишком доверять мне.
– Меня предала и бросила Маша, – начал он, загибая палец на руке. – От меня собирается уходить жена – два. И, в довершении всего, меня обокрали.
– Вас обокрали?! – воскликнул я.
– Да! Пока я сидел под лавиной и спасался от сумасшедшего Немовли, из моего номера на турбазе все вынесли подчистую! Японскую видеокамеру, полторы тысячи долларов, фотоаппарат "Кодак", дубленку, костюм. Даже электробритвой "Браун" не побрезговали.
– А вы обращались в милицию?
– Обращался. А толку-то? Они разводят руками, что-то путанно говорят, а смысл в том, что сам дурак, не надо было оставлять номер без присмотра, а ценные вещи следовало сдать в камеру хранения.
Мы помолчали. Мне нечего было сказать Эду, а слова сострадания на ум не приходили.
– Маша наверху? – спросил я.
– Да! – небрежно кинул Эд. – Наверху. У нее теперь другие интересы, другие увлечения. Да, у нас с ней будет ребенок, но это, как ни странно, не связывает, а наоборот – разделяет нас. Вы можете мне объяснить, зачем она скинула на Приют лавину, а потом позвонила моей жене? Кто скажет, зачем она это сделала?.. Прощайте, прощайте, Стас! Вам меня не понять. Никто меня не сумеет понять.
Он, глядя себе под ноги, махнул мне рукой, что выглядело не как барский жест, повелевающий удалиться, а как вежливая просьба не успокаивать и не лезть в душу.
Я поднялся в зал и долго стоял у стены, всматриваясь в грубо порубленный замес света и мрака.
Едва я подумал, что вряд ли смогу разыскать здесь Машу, как она прыгнула на меня из темноты и повисла на шее – горячая, сильная, пахнущая дорогими духами и шампанским.
– Миленький!! – закричала она, перекрикивая музыку. – Как хорошо, что ты пришел!! Я так скучала, так скучала!!
Она неистово целовала мою бородку и нос, крепко прижимаясь ко мне упругой грудью, норовя просунуть гладкое, атласное колено у меня между ног. Какой-то бритоголовый амбал, покачивая плечами, трамваем наехал на меня, намереваясь, должно быть, взять меня за грудки и прикинуть, какой во мне вес, но Маша тотчас толкнула его в плечо:
– Иди, иди своей дорогой, не путайся под ногами.
Эта фраза была нелепой и смешной, потому как амбал мог путаться под ногами у Маши с таким же успехом, как и горила под ногами зеленой мартышки. Однако, он покорно развернулся и молча удалился в темноту.
Маша, оставив на мне крепкий запах духов, сошла с меня как лавина, чем доставила мне громадное облегчение, отступила на шаг и виновато надула губки.
– Ты со мной уже не дружишь? – промурлыкала она, потупив глазки, как первоклассница с "двойкой" в дневнике. – Обиделся, да? А мои девчонки про
