И когда его левая рука достигает почти вертикального положения, он внезапно отпускает банку.
От полученного импульса емкость с пивом отправляется в полет по дуге через всю кухню. По ощущениям, она отнюдь не рассекает воздух со свистом — наверное, с такой же скоростью летит брошенный родителем карапузу мяч.
Поди догадайся, чего Клемент надеялся добиться своей выходкой. Банка движется столь неестественно медленно, что у Черного просто вагон времени отойти от нее в сторону. Еще, наверное, и газету успеет почитать, дожидаясь ее приземления.
Тем не менее, пока я отслеживаю взглядом баллистическую траекторию импровизированного снаряда, эффектно разбрызгивающего на лету свое пенное содержимое, мне становится предельно ясен подлинный замысел Клемента: отвлечь внимание.
Первое, что я слышу, это скрежет ножек стула по полу. А затем мое периферийное зрение заслоняет огромная тень.
Внезапно меня за талию обхватывает рука и тут же оттаскивает назад, одновременно с чем вторая устремляется мимо моего лица к дверце холодильника.
Я моргаю, и за эту миллисекунду рука достигает своей цели. Клемент распахивает дверцу навстречу физиономии Черного.
Должно быть, дверца во что-то врезалась, поскольку молниеносная операция Клемента завершается быстрой чередой звуков.
Первый — сдавленный вой. Затем — глухой удар чего-то большого о дверь кладовки.
Третий звук не перепутаешь ни с чем.
Пистолетный выстрел.
Не ошибаюсь я в природе звука еще и по той причине, что пуля уже врезалась в стену где-то у меня за спиной, предварительно пройдя через мою ногу.
Боль просто ужасающая, как будто в икру мне, как раз под коленкой, вонзили раскаленную добела кочергу. Боль стремительно распространяется по всей ноге, словно аккумуляторная кислота по венам. У меня так и перехватывает дыхание, и вопль застревает в глотке.
Естественно, моя правая нога подгибается, я выскальзываю из хватки Клемента и падаю. И ничто меня не останавливает.
Раньше я как-то особо и не задумывалась, какую кучу информации способен обработать головной мозг за какой-то миг.
Я знаю, что падаю и что мне необходимо вскинуть руки для смягчения падения.
Увы, нейронный сигнал самую малость запаздывает, и руки уже не успевают закончить движение. Зато мои глаза проявляют большее проворство и перескакивают с подошв туфель Черного на вспарывающий воздух ботинок Клемента. Моя догадка заключается в том, что головорез в данный момент сидит на заднице, спиной привалившись к двери кладовки. Теперь уже неважно, с умыслом он выстрелил или нет. Ботинок Клемента достигнет какой-то части тела Черного еще до того, как завершится мое падение.
Взгляд мой продолжает смещаться слева направо и успевает выхватить еще один образ — массивный торец кухонной стойки.
Картина стремительно заполняет поле моего зрения, и вот я уже четко различаю текстуру древесины.
Десять сантиметров.
Пять.
Один.
Меж глаз у меня взрывается яркая вспышка.
Спокойной ночи.
45
Компьютер в моем магазине безнадежно устаревший. Грузится целую вечность, а работает он с расторопностью ленивца на выходных, да еще и недовольно скрежеща при этом.
Я и есть такой вот компьютер.
Мои ощущения включаются по очереди и ужасающе медленно.
Первое чувство, что вытаскивает меня из мрака, — это слух. Поначалу таковой не доносит до меня никаких отчетливых звуков, лишь низкое прерывистое гудение.
Затем к слуху присоединяется вкус. В порядке эксперимента провожу языком по сухому нёбу и ощущаю мерзкую прогорклость.
Следующим включается обоняние. Кажется, дезинфицирующее средство. И лилии? Может, флёрдоранж? Последний аромат пробуждает какие-то воспоминания. Духи?
Наконец, возвращается зрение.
И внезапно я ощущаю, как чья-то теплая рука сжимает мою.
Общеизвестно, что человеческое тело примерно на шестьдесят процентов состоит из воды. Когда я пытаюсь расклеить пересохшие губы и слипшиеся окаменевшие веки, могу лишь заключить, что в моем организме воды существенно меньше нормы. Никогда еще не испытывала такой жажды.
Раз шесть-семь с усилием жмурюсь, чтобы развеять плотный туман, заволакивающий зрение.
Постепенно дымка рассеивается, и передо мной вырисовывается нечто овальное.
Лицо. Мама.
Она улыбается, хотя счастливым выражение ее лица не назовешь. По щеке у нее скатывается одинокая слезинка.
— Ох, слава богу, — шепчет она. — Теперь все хорошо, милая. Я здесь.
А было плохо? И где «здесь»?
Вместо первого слога мне удается издать лишь хрип, и я отказываюсь от попытки отозваться.
— Сейчас принесу тебе воды.
Мама исчезает, и я вижу только голую стену. Стоит переместить взгляд влево, как туман возвращается опять. Снова несколько раз жмурюсь, и тогда мое местопребывание становится очевидным: я на больничной койке. Понятно и то, что это не общая палата. Других коек не видать, только тележки с какими-то аппаратами неизвестного мне назначения.
На больничной кровати я оказываюсь впервые. Сбывается мой худший кошмар.
Меня моментально охватывает паника, и выброс адреналина в крови выливается в десяток вопросов. В поисках ответов принимаюсь обшаривать сознание, вот только туман, что совсем недавно затягивал зрение, увы, так же непроницаемо окутывает и память.
Среди изводящих меня вопросов два первостепенной важности: почему я на больничной койке? Что со мной случилось?
— Вот, милая, попей.
Мама подносит к моим губам бумажный стаканчик, и я инстинктивно поднимаю руку, чтобы взять его. Что-то мешает. Приближаю руку к глазам — и прихожу в ужас от вида прозрачной трубки, исчезающей под пластырем на запястье.
— Все в порядке, милая, — тихонько поясняет мама. — Это всего лишь капельница.
«Спокойно, Бет. Дыши глубже».
Паника отступает, я осторожно отпиваю. Даже тепловатая и чрезмерно хлорированная, никогда еще вода не казалась мне такой вкусной. Беру стаканчик в руку и жадно осушаю его.
Облизываю губы, и теперь мне удается выдавить тройку слов:
— Мама, что произошло?
— Ты ударилась головой, милая. Но теперь все будет хорошо, и беспокоиться не о чем.
«Не о чем?»
— Мне нужно позвать врача. Вернусь через секунду.
Она забирает у меня стаканчик и нежно гладит по щеке. Ободряюще улыбается и в очередной раз исчезает из виду.
Я закрываю глаза и вновь принимаюсь рыться в памяти, выискивая момент злополучного удара. Ничего, только тупая боль.
Через пару минут я буквально на грани отчаяния. Что-то же да должно быть, я знаю точно, вот только мне никак до этого не добраться.
Со скрипом открывается дверь. Наверное, мои пересохшие веки тоже скрежещут, когда я их поднимаю.
К моей койке подходит невероятно молодой врач, мама топчется у него за спиной.
— Бет, как вы себя чувствуете? — спрашивает парень. Хотя он больше смахивает на вокалиста бой-бэнда, его медицинские полномочия подтверждают белый халат, бейджик и планшет.
— Плохо соображаю, — хриплю я.
— Не волнуйтесь, в вашем состоянии это вполне естественно. Кстати, я доктор
