спальне, Жерар увидел перед собой абсолютно беззащитную жертву, но, увы, и сам был безоружен. Следующие несколько дней он крутился около Принсенхофа, демонстративно заводя разговор о религии с каждым, кто готов был его слушать, и рассеял все подозрения привратника, позаимствовав у него Библию. Наконец Вильгельм отправил кого-то узнать, почему Жерар не едет, как было договорено, к французскому командиру, чтобы предложить ему свои услуги. Жерар ответил, что у него просто нет ни гроша и башмаки совсем износились. К несчастью, Вильгельм в конце концов послал ему двенадцать крон, и в тот же вечер Жерар купил у одного из телохранителей принца пару исправных пистолетов, объяснив это тем, что дороги нынче небезопасны.
Четверг 10 июля 1584 года был вполне обычным днем, на который были запланированы привычные официальные дела. В первой половине дня Вильгельм принимал бургомистра Леувардена и, когда труба возвестила, что пришло время обеда, попросил его остаться и отобедать у него. Бургомистр оказался единственным гостем, и помимо Вильгельма и Луизы за столом должны были сидеть только графиня Шварцбург, мадемуазель д’Оранж и мадемуазель Анна. В тот момент, когда они входили в столовую, Жерар, который, очевидно, очень нервничал, ринулся вперед и глухим неуверенным голосом попросил пропуск для поездки. Выражение его лица и поведение показались Луизе подозрительными, но Вильгельм улыбнулся ее фантазиям, пообещал, что пропуск будет, и подал жене руку, чтобы отвести ее к столу. Выйдя из дома, Жерар изучил пути отхода, запомнил расположение дверей и проходов, осмотрел конюшни и другие постройки и на глаз оценил высоту стены. Потом он быстро вернулся в коридор между столовой и лестницей, смешался с толпой просителей и стал ждать.
За столом хозяин и гость говорили о политике, пока слуги не подали чаши для омовения пальцев, после чего явились несколько офицеров поговорить о делах: час после обеда отводился на обсуждение военной ситуации. Все трое, которые говорили с Вильгельмом эти последние десять минут, были иностранцами: первый – валлийским офицером, второй – итальянцем, чье дело заняло бы больше времени, поэтому его попросили подняться наверх, чтобы поговорить о нем позже. У дверей, когда они уже вышли из комнаты, стоял маститый капитан Роджер Вильямс. Он опустился на одно колено, и Вильгельм, остановившись на мгновение, привычным жестом слегка коснулся рукой его склоненной головы. В этот момент Жерар выстрелил.
Пуля из тяжелого пистолета прошла через легкие и желудок Вильгельма по диагонали слева направо и ударилась в стену, оставив на ней следы осыпавшейся штукатурки и крови. Вильгельм качнулся вперед, но огромным усилием воли не дал себе упасть. «Боже мой, сжалься надо мной, я тяжело ранен, – произнес он, а потом, понимая, что второй раз чуда не случится, с пугающей определенностью проговорил: – Боже мой, сжалься над моей душой, Боже мой, сжалься… – его голос ослабел, он хватал ртом воздух, – над этим бедным народом». Поддерживаемый своим конюшим, он стал оседать вниз, пока не опустился на нижние ступени лестницы. Луиза и ее падчерицы стояли как вкопанные, но кто-то побежал за Петером Форестом. И только одна графиня Шварцбург, глядя на серое лицо своего брата, поняла, что Петер Форест ничего не сможет сделать. Опустившись на колени у подножия лестницы, она взяла его за руку и произнесла тихо, но четко, чтобы он мог расслышать ее: «Умираешь ли ты в мире с твоим Спасителем Иисусом?» Кто знает, какие далекие воспоминания пробудил этот знакомый голос в его быстро меркнущем сознании, какие картины промелькнули в последний раз перед его мысленным взором? Многолюдные внутренние дворы, счастливая классная комната в Дилленбурге и строгие наставления первых учителей? Вильгельм в последний раз открыл глаза, посмотрел на расплывающиеся лица, склонившиеся над ним, и его губы шевельнулись. «Да», – прошептал он. Больше он не говорил. Он потерял сознание еще до того, как его перенесли назад в столовую, и умер до прихода Фореста.
2
Принц Оранский не дожил до того момента, когда мог бы простить своего убийцу, который был схвачен через несколько минут после нападения при попытке перелезть через стену сада. При обыске не нашли практически ничего, кроме пары маленьких надувных подушек, с помощью которых он надеялся переплыть канал, поскольку не умел плавать. Жерар сразу же во всем признался и сделал это с гордостью. Свои последние дни на земле он прожил с экстатической твердостью мученика, торжествующего по поводу содеянного. Это стало его единственной наградой, хотя кровавые деньги были пунктуально выплачены его семье из доходов, конфискованных королем Испании у находившегося в плену старшего сына его жертвы. Казнили Жерара публично долго и с удовольствием. Какую-то женщину, которая начала хныкать при виде казни, толпа едва не растерзала. Все это время он молился тихим ровным голосом. Когда топор, которым палач ударил слишком сильно, раскололся на две части, заставив одного из помощников отскочить в сторону, на губах Жерара заметили удовлетворенную улыбку. Так умер ученик краснодеревщика Бальтазар Жерар, которому было сказано, что не таким, как он, убивать великих принцев, но который доказал обратное.
3
«Когда я вспоминаю, что все мы теперь сироты, и не знаю, к кому обратиться, мое сердце наполняется такой печалью, что я перестаю понимать, что делаю», – писала старшая из детей, Мари. «Тоска не дает мне ни покоя, ни отдыха, чтобы я могла думать о чем-нибудь другом», – плакала Луиза Колиньи. Характерно, что Вильгельм пренебрегал возможностью нападения и держал двери открытыми для просителей, как будто не было Жауреги с пистолетом, спрятанным под плащом, как будто такое не могло произойти снова. Его беззаботное отношение к опасности проявлялось и в другом: он не оставил ни нормального завещания, ни денег на содержание семьи. После его смерти в доме едва набралась сотня гульденов. «Мой господин всегда думал, что торопиться некуда», – писала Мари. Поэтому, когда на пятьдесят втором году жизни его настигла смерть, он оказался совершенно не готов к тому, чтобы оставить свою жену, своих детей и свой народ на попечение Господа.
Эта потеря потрясла все Нидерланды, ни Север, ни Юг не могли в это поверить. Даже те, кто служил в испанской армии, отказывались радоваться. «Велика твоя потеря, о, Фландрия, но еще горше будет твоя тоска по принцу, который направлял тебя и правил твоим народом с любовью, мудростью и постоянной заботой о твоем спокойствии; который был твоей отрадой и опорой твоего государства среди всех напастей. Вдова, младенец, ребенок, оставшийся без отца, – у всех есть причина оплакивать его смерть», – рыдал голландский автор.
