Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
нарушило законы войны (tu quoque). Напротив, он утверждал, что ни американцы, ни немцы не совершили ничего незаконного. «Универсальность» их действий показывала, что законы войны на море изменились[1054].
Тем вечером некоторые американцы организовали шумное празднование Дня победы. Максуэлл-Файф написал родным, что освободился до 10 вечера, чтобы подготовиться к перекрестному допросу Дёница, – но его секретарши танцевали до 3 ночи. Следующим вечером после работы опять веселились. Жена Биддла Кэтрин, бывшая в то время в городе, устроила ужин в честь 60-летия своего мужа на вилле «Шикеданц», которая иногда служила американцам местом для развлечений. Гости собрались вокруг большого бассейна, наслаждаясь изобилием яств и напитков. Тейлор впоследствии вспоминал, что атмосфера была необычно «теплой и игривой». Никитченко уже неплохо выпил и флиртовал с хозяйкой, притворяясь, что хочет столкнуть ее в бассейн. Некоторые женщины из французской делегации произвели сенсацию, представ в наряде, который позже тем летом стал известен как бикини[1055]. Для СССР 9 мая имело особое значение – этот день Сталин выбрал Днем Победы. Пока Никитченко веселился в Нюрнберге, в России отмечали праздник со слезами на глазах. В советских городах прогремели тридцатикратные залпы, а Сталин призвал советский народ «самоотверженно, с энтузиазмом бороться» в деле строительства социализма[1056].
Рассмотрение дела Дёница, оказавшегося зажатым между празднованиями, продолжалось. 9 мая Дёниц показал, что отказался капитулировать ранней весной 1945 года, потому что боялся «уничтожения» советскими войсками немецких солдат и мирных жителей, в том числе женщин и детей. В мае 1945 года граждан Германии было проще эвакуировать с подконтрольного Советскому Союзу востока, и, как сказал Дёниц суду, это позволило ему сдаться[1057]. Он стоял на своем и на следующий день, когда его допрашивали Максуэлл-Файф и Покровский. Он признал перед Максуэлл-Файфом, что потопление немцами британского пассажирского лайнера «Атения» в сентябре 1939 года было ошибкой, но настаивал, что потопление судов, ведущих себя как военные корабли, узаконено международным правом. Аналогично Дёниц отверг обвинение Покровского в том, что он затягивал войну, потому что был фанатичным нацистом, и снова заговорил о беспощадности Красной армии. Покровский отверг ту «идею истины», которую высказал этот подсудимый[1058].
11 мая охранные меры во Дворце юстиции были резко усилены на фоне тревоги за безопасность суда. В ночь перед тем снайпер, лежавший в засаде на улице жилого района, убил двух американских солдат, которые ехали на джипе с тремя женщинами. Известие об этой стрельбе вызвало панику и привело к лихорадочной охоте на убийцу, которого посчитали немцем[1059]. (Позже выяснили, что стрелял американский солдат.) У советских представителей были другие заботы. Тем утром Трибунал формально рассматривал ходатайства Зайдля, поданные в середине апреля, о том, чтобы включить в состав доказательств секретные протоколы и вызвать Гауса как свидетеля. Максэулл-Файф, иногда выступавший на советской стороне, поддержал Покровского в попытке закрыть этот вопрос раз и навсегда; он заявил, что существо секретных протоколов уже входит в состав доказательств и что погружаться в них еще глубже – значит тратить время Трибунала. Лоуренс, похоже, был не согласен; он дал понять, что Трибунал благосклонно смотрит на то, чтобы принять документы Зайдля. Лоуренс размышлял вслух: если Трибунал примет копию секретных протоколов как доказательство, не будет причин вызывать Гауса свидетелем. Зайдль продолжал настаивать. Он признал: да, Трибунал заслушал показания об общем содержании секретных советско-германских соглашений. Но это не значит, что защите следует запретить ссылаться на сами эти документы. Зайдль по-прежнему утверждал, что секретные соглашения, несомненно, имеют отношение к делу Гесса[1060].
На том же заседании Трибунал продолжил расшатывать советское обвинение, объявив, что скоро вынесет решение по ходатайству геринговского адвоката Штамера о вызове дополнительных свидетелей для дачи показаний о Катыни, которое тот подавал еще в марте. Штамер просил вызвать нескольких офицеров из группы армий «Центр» вермахта, которые были расквартированы недалеко от Катыни, в том числе связиста Райнхарда фон Айхборна. Штамер хотел, чтобы они засвидетельствовали, что отчет Бурденко полон лжи. Ханс Латернзер, адвокат Верховного командования, высказался в поддержку ходатайства Штамера, объяснив, что катынский казус важен и для его клиентов[1061]. Покровский опротестовал запрос Штамера. Он заявил: советское обвинение ранее предполагало, что виновность немцев в Катыни «общеизвестна», и потому представило суду «лишь несколько коротких отрывков» из отчета Бурденко. Если Трибунал сомневается в надежности некоторых свидетелей или документов, представленных как доказательства, – и особенно если он позволит защите вызывать свидетелей Катыни – советскому обвинению придется зачитать под запись весь отчет Бурденко, чтобы представить дополнительные доказательства и вызвать новых свидетелей со свой стороны. Он предупредил, что все это затянет процесс на много дней[1062].
После обеда Трибунал собрался на закрытое совещание. Никитченко всеми силами боролся против этих последних запросов защиты. Он настаивал, что секретные протоколы не относятся к делу и что Зайдль представлял их с очевидно иными целями. Более того, обсуждаемый документ – который Зайдль называет «копией» – имеет неизвестное происхождение и не был должным образом сертифицирован; Гаус подтвердил его подлинность, опираясь только на свою память. Никитченко уговаривал коллег-судей даже не рассматривать такие шаткие доказательства. Он указывал (следуя совету Горшенина), что адвокат Риббентропа ранее просил заменить Гауса в списке свидетелей из-за «значительной утраты им памяти».
Западные судьи не приняли аргументов Никитченко. Они возразили, что секретные протоколы суть приложение к Пакту о ненападении, который обвинители уже представили как доказательство, – и это, несомненно, имеет отношение к делу. Биддл сухо добавил, что если советское обвинение оспаривает точность той копии секретных протоколов, что представила защита, то ему следует представить суду оригиналы, несомненно имеющиеся у советского правительства[1063]. Презрение Биддла к СССР было почти физически уловимо.
Никитченко твердо стоял на своем. Да, Пакт о ненападении имеет отношение к делу, но только потому, что Германия нарушила его условия; он настаивал, что любые приложения неважны. Он напомнил коллегам-судьям, что недавно Трибунал запретил заслушивать показания о Мюнхенском пакте, постановив, что его детали не имеют отношения к делу. Он заявил, что вопрос о секретных протоколах «аналогичен». Никитченко понимал, что с этим аргументом далеко не уйдет, и перешел к недостаткам обсуждаемого документа с юридической точки зрения. Если представленная Зайдлем в Трибунал запись – «копия» секретных протоколов, с каких документов ее скопировали? В конце концов было достигнуто нечто вроде компромисса. Западные судьи остались при своем решении, что секретные протоколы имеют отношение к делу. Но они сказали Зайдлю, что ему придется представить оригинальный документ[1064].
Затем Трибунал перешел к Катыни – и западные судьи остались при
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
