приятного ему дыма, сказал раздумчиво:
− Может без крови, Жорик?
− Можно и без крови, хозяин!
Они переговаривались спокойно, деловито, как мясники переговариваются перед закланием бессловесного бычка.
− Лодку опрокинем, по реке пустим. Мало ли на воде случается!.. – Жорик был рассудителен, деловит, как всегда рассудительны и деловиты исполнительные слуги. – Ну, а для верности… - Жорик вразвалочку подошёл к Алексею Ивановичу, взял с его колен ружьё, вложил в стволы патроны с пулями. – Не возражаешь, хозяин?.. Авров кивнул. Жорик поднял ружьё, двумя выстрелами разбил на его ногах оба протеза…
2
«Так уже было. Давно. Было мне чуть больше двадцати. Была война. Девятка «Петляковых», отбомбившись, летела от фронта в тыл. Одинокий «ЯК» со звёздами на крыльях эту девятку догнал. И, разрушая порядок в небе, всадил смертельную очередь в один из самолётов с такими же звёздами, как у него. Отвалил, спикировал, и низко, трусливо, как нашкодивший пёс, устремился на немецкую сторону. Запомнился и крик пожилого зенитчика:
− Ах, мать твою! Фашист в нашем самолёте!.. К оружию, Никола!
И тут же из летящей прямо на меня разрастающийся огромности металла, из самой ревущей её середины, вырвался мне навстречу высверк огня. Память сохранила моторный рёв и звёзды на чёрных, как ночь, крыльях. Сознание вернулось, я увидел испуганное лицо склонённого надо мной пожилого зенитчика, кровавый бинт в трясущихся его руках. Пожилой зенитчик попытался приподнять мои ноги. Они надломились сразу, обе, как будто были уже не мои. Так было. Давно. И всё повторилось. Вот здесь, сейчас…»...
Алексей Иванович открыл глаза. Ночь, тишина. От кострища наносит тоскливым запахом золы. Костёр залит до последнего уголька. От влажной земли исходит сырость. Дрожь сотрясает тело.
Лодку и всё, что в ней было, увели. Оставили его в одиночестве и беспомощности на клочке земли, медленно уходящем под воду. Пальцами откинутой руки он чувствовал близость подступающей воды. Нагнулся, попробовал приподнять за короткие сапоги протезы, протезы надломились, как тогда, в тысяча девятьсот сорок четвёртом, надломились живые его ноги.
«Ясно. Всё ясно. – Думал он. – Не подняться, не сделать даже шага! Когда меня найдут, отметят в некрологе: “Трагически погиб…”»...
Не в силах остановить дрожь захолодавшего тела, снова прислонился спиной к твёрдому стволу ольховины, закрыл глаза.
«Весёленькое положение, - думал он. – Поистине весёленькое! Если вода подтопит этот последний пятачок земли, не дотянуть мне и до следующего дня. Если начнёт спадать, и островок соединиться с материком, тоже не лучше – разве проползти по раскисшим луговинам и полям пятьшесть километров до ближайшей из деревушек? Так на так. Если когда-то и забредёт в эту пустынь грибник или покосник, найдёт под ольховиной только омытые дождями косточки. И Зойченька, при всей своей яростной энергии, при потрясающей интуиции, искать меня будет не здесь – она поверила, отпустила одного, не зная, с кем я отправился на охоту!.. А ведь «Зоя» подревнегречески «Жизнь»! – вспомнил он в горькой иронии теперь уже к самому себе вздохнул: вот она – «Жизнь»!.. Что ж, до конца недолго…».
Ночь, судя по опустившейся рукояти звёздного конца Большой Медведицы, была на исходе. Рассвет сдвигал тьму, в разливах уже отсвечивало светлеющее небо. Где-то гоготали невидимые гуси. Сквозь обозначившуюся вдали щётину леса протиснулся, наконец-то, краешек солнца.
Алексей Иванович зажмурился от слепящего луча и задрожал другой, не знобящей дрожью – неистовая жажда жизни пробудилась в нём. Торопящимися руками отстегнул от пояса протезы, с трудом стащил прилипшие к ним штаны, натянул на себя, заправил пробитые пулями штанины под ремень. Теперь он мог хоть как-то передвигаться, перекидывая короткое тело между рук.
Ищущим взглядом оглядел землю, на которой оставили его. С тут же угасшей надеждой увидел, что остров не весь ещё подтопленный половодьем, совершенно пуст. Лишь по его середине лиловеющим дымком от разбухших на ветвях почек, тянулась плотная поросль молодых берёз. Вокруг, насколько охватывал глаз, вода, вода, до самого дальнего леса широкая весенняя водополь.
Ни лодки, ни человека, лишь пролетающая в поднебесье дичь!.. Сжалось сердце, и тут же просветлился разум. И мысль зацепилась. Зацепилась за крохотную деталь, которая прошла мимо внимания, когда в наступившей уже ночи они сошлись с Авровым у плохо разгорающегося костра. Авров поднялся, ушёл в темноту, вернулся с небольшой охапкой сена, подкинул в слабеющий огонь. С острова он не уходил, вернулся быстро, значит. где-то на острове есть остатки стога!..
Отталкиваясь от земли руками, перекидывая тело, Алексей Иванович добрался до поросли молодых берёз. С затеплившейся надеждой увидел за берёзками остожье. Большой стог, как можно было понять, увозили в зиму. На толстом слое слежалого сена валялась длинная стожара, торчали концы её подпор.
С лихорадочной торопливостью вытягивал Алексей Иванович из остожья клочки перезимовавшего сена. Сложил в кучу, собрал разбросанные ветки, придавил всё ольховыми подпорами. Суматошась, нашарил в грудном кармане куртки мешочек из клеёнки, в которой завёрнут был всегдашний спасительный «НЗ» - несколько спичек со шкуркой от коробка. Чиркнул, прикрывая слабый огонёк ладонью, запалил пыхнувшее пламенем сено. Не давая умереть огню, всё подкладывал, подкладывал горстки сена, пока не загорелись ольховины. Пахнуло, наконец, теплом. Дрожа, он тянул руки к огню, по - щенячьи скулил и смеялся в злой жалости к самому себе. Думать об Аврове он себе запретил. Был только остров, небо, вода, и он, на крохотном бугорке земли.
Длинная еловая стожара влекла ищущий его взгляд. Но было ясно, что даже если ему удастся располовинить, на воде она его не удержит. Вспомнил о подпорах. Тут же, в торопливости повернулся, бесчувственными к жару руками выбросил из костра уже запылавшие подпоры.
«Огонь согреет на час. Жизнь уйдёт навсегда», - обругал он себя. Полутораметровые подпоры дымились обугленными боками среди прошлогодней жухлой травы.
Стожара и четыре подпоры могли, хотя бы в полуподтопленном состоянии, удержать его на плаву. Но в летней воде. В холодной, талой воде он закоченеет. Смерть на острове или смерть на воде, всё одно – смерть. И всё-таки можно попытаться, он будет переплывать от одного клочка суши к другому, пусть в слабой, но надежде выбраться на материк.
Алексей Иванович подтащил тяжёлую стожару, уложил серединой на ещё непотухший костёр. Приволок и лежащие в стороне две связанные вершинами берёзы, которые обычно, как гнёт, накидывают поверх стога, чтобы не растрепало ветром. Теперь уже прикидчиво сунул в костёр под стожару их комли, чтобы поддержать огонь и сохранить сплетённые их вершины для связки плота.
Солнце, по-весеннему слепившее, поднялось, пригревало
