ты думаешь, выходить мне замуж за Оську? Он мне сделал предложение. А мне Кушаков больше нравится, я еще подумаю». «Какой такой Оська? Какой Кушаков? Ты что, Татьяна, совсем рехнулась? А родители, а Вадик?» — провожу я воспитательную беседу, а она уже спит.
И тогда я пошла на почту и дозвонилась ее Вадику «Вылетай, говорю, сюда немедленно, наша общая подруга просто сбрендила. Если ты не приедешь, я не знаю, что делать, ее в горы умыкнут»: Напугала его так, что он прилетел. А Татьяна исчезла. И день ее нет и другой. Я даже адреса не знала, у кого они там играли в карты. И шли проливные дожди. Я таскалась одна по Старым Гаграм, от ущелья до вокзала, и никого ну никого: всех «диких» отдыхающих как ветром сдуло.
О, холод в Гаграх! Этот промозглый южный холод! Когда нигде ничем не согреешься. Вадим лежал в нашем каменном мешке под тремя одеялами и пил чачу. «Любовнички» сразу сбежали от плохой погоды. На море грохотал шторм. Зонтик у меня сломался, его вырывало из рук. Наконец я догадалась зайти на почту. Там лежала телеграмма, ее просто не доставили наверх по случаю плохой погоды. «Привет из Сухуми. Не волнуйся. Пока Фокина». Шутка такая телеграфная: «Пока тчк Фокина».
Вадим прочитал с кислой улыбкой и — никакой реакции.
«Что, — говорит, — и требовалось доказать. Татьяна в свободном полете. Завела курортный роман. А ты тут крыльями машешь. Смешная ты, Галюня. Тебя мне жалко стало, вот я и прилетел». Мы пили вино у нас под навесом и оплакивали нашу общую любовь. Я его обвиняла, что это он довел Татку до жизни такой. Раз он сразу на ней не женился, она теперь — в свободном полете — способна на любые безумства. Я ее знаю двенадцать лет и все равно люблю, несмотря ни на что.
И тогда он сказал историческую фразу, что он, если женится то на такой, которая способна любить двенадцать лет, несмотря ни на что. И если я согласна, то это буду я и это произойдет очень скоро, хоть сейчас.
Я расхохоталась как припадочная. Это было выше моего рассудка. А хозяйка как раз убрала нижнюю комнату, дверь была открыта, и там все пропахло французскими духами. Балерина полпузырька оставила. Я там закрылась, побилась головой о железную кровать — от нервного смеха помогает — и придумала тонкий ход: «Ты можешь пожить пока здесь, если переносишь запах „Шанели“. Нам надо теперь решать квартирный вопрос». Мы ведь с ним две ночи спали в нашей комнате, как брат и сестра, в ожидании Таньки! Ну и мы стали принюхиваться, хватать друг у друга пузырек, одобрили французские духи и поспорили, кто из нас уйдет в эту комнату… И кидали монетку… Ну и так далее. Вместе мы ушли в эту комнату.
И прожили мы с ним двенадцать лет. А Татьяна вскоре стала другом семьи. Мы и сейчас с ней иногда встречаемся. Вот и сегодня я ее к нам звала, но она где-то летает на помеле… В хорошей спортивной форме.
«Поговорим о странностяхъ любви. Не смыслю я другаго разговора»
— Кто это написал? В каком произведении?
— Пушкин! — непременно кричал кто-нибудь пока недоверчивые думали: «А вдруг не Пушкин?»
— Правильно. А из какого произведения? Что там дальше?
У Алеши это был любимый вопрос. Никто не знал. А она знала: «В те дни, когда от огненного взора мы чувствуем волнение в крови, когда тоска обманчивых желаний объемлет нас и душу тяготит, и всюду нас преследует, томит предмет один и думы и страданий…» Ну и так далее. Пушкин: «Гаврiилiада». Ада еще вспомнила: «Когда любви забыли мы страданье, и нечего нам более желать — чтоб оживить о ней воспоминанье, с наперсником мы любим поболтать». Зря она свою образованность показывала. Молодой человек почесал белокурую бородку и скис, как фокусник, когда фокус не удался и потерял к ней интерес. Нет, стоп! Не будем мучить Аду. Она и так измучена поздним раскаяньем и сомнениями. «Оживить воспоминанье»? Не дай бог, она помнит все до мелочей, эти воспоминания живей ее самой, они жгут и трещат, как сухой хворост, и никак не сгорают. А она скоро сойдет с ума.
Расскажем все по порядку. Пропустим драгоценные для Ады подробности, из них все равно не извлечешь искомого ответа — любил ли он ее когда-нибудь, и способен ли он на это вообще, и что это такое было, если не любовь? Назовем наш сюжет —
Бог Гименей
Этот древний бог поистине не знает, что творит, соединяя наших современников брачными узами. Он совсем сбит с толку. Например, Ада и Алеша познакомились на свадьбе в мастерской Люсина и только к полуночи догадались, что эта шумная попойка со слезами, поцелуями, легкой дракой и небольшим пожаром на чердаке — вовсе не свадьба, а проводы. Изаксон получил разрешение на выезд, а на Нинке он женится чисто фиктивно, его там ждет жена. «Зачем этот маскарад?» — обсуждали Алеша и Ада, проснувшись на пепелище, в незнакомом закутке чужого чердака в объятиях друг друга. Надо было встать и смыться, пока не пришел хозяин — он-то был вообще ни при чем, он просто оставил ключи. Вот так все начиналось — на анонимной, безразмерной, «трех-спальной» тахте, среди огрызков и пустых бутылок. Давно замечено: как начнется, так оно все и пойдет. Трезвонил телефон, а они не вставали, смеялись над богом Гименеем, сбитым с толку, и над собой: они-то тоже поверили, лопухи. А год был семьдесят шестой, и лучшие друзья Ады давно отвалили на Запад, и две подруги писали ей длинные подробные письма из Штатов, прилагая цветные соблазнительные фотографии, и вот уже год, как мать умерла, накануне переезда из коммуналки в центре в однокомнатную на окраине, и родной Ленинград стал чужим и мертвым, а длинная дорога городским транспортом располагала к одной лишь мысли: «Что ее здесь держит?» Словом, Ада почти решилась уезжать. Вот только съездит в отпуск, потом в Москву…
Алеша почему-то знал об этом. Когда она ему сказала? Ночью? Да нет же, утром, когда опохмелялись. Это важно вспомнить. Зеркало там было ужасное, и в нем отражалось не то, что можно полюбить с первого взгляда. Мама покойная считала, что ее красота — «на любителя». Но не было «любителей» уже шесть лет, а были зеленые круги под глазами, нос с горбинкой и выражение умной
