до полной темноты когда уже мяча не видно. Там она познакомилась с неким Вахтангом и нарушила первое обещание — не знакомиться с южными мужчинами. Прибегает ночью — в мокром сарафане и вся в слезах. Они пили вино где-то на скамейке, потом решили искупаться ночью, и в море этот Вахтанг стал хватать Татку за руки, за ноги. Она возмутилась и бежала прямо в купальнике. Сарафан унесла, а из кармана выпала цепочка, красивая бабушкина цепочка, которую мать ей с собой не давала, она увезла тайком. Ставим будильник на шесть часов и идем прочесывать пляж, пока никого нет. Ползком перебираем гальку напротив клумбы. «Девочки, что потеряли?» Я поднимаю голову, а вокруг Татки уже табун соискателей.
Я эту цепочку нашла, а Фокина успела познакомиться с вальяжным господином, который тут же пригласил нас в кино, на новый фильм «Чайки умирают в гавани». Он оказался журналистом-международником, долго жил за границей. Рассказывает про «их нравы», а сам легонько обнимает Татку за плечо. «А теперь, барышни, куда мы направим свои стопы? Коньяк, кофе, можем посидеть под платаном…» Я с этим стариканом сразу поцапалась. «А жена ваша, — говорю, — что там делала? Тоже в корпункте работала? Вас же туда без жен не посылают. Почему же она с вами в Гагры не поехала?» Он что-то таинственно хмыкнул. «Так вы, — говорю, — должно быть, шпион? Ой, расскажите, какая интересная работа! Я никогда настоящего шпиона не видела». Он убежал к себе в санаторий, даже нас не проводив.
У поворота, где белые столбики над обрывом, Татьяна обернулась ко мне… Помню дословно: «Если ты будешь вести себя как слон в посудной лавке, я тебя никуда с собой брать не буду». Она меня брала! Это была чистая правда. Куда бы она ни позвала, я бежала за ней как привязанная. У нее еще в школе был знакомый джазист, и она водила меня в клуб Русакова. Она бегала на подпольные танцы и знакомила со своими мальчиками, когда мы еще — помните? — танцевали «стилем» под польку и краковяк. И в нашей женской школе запрещались капроновые чулки. Фокина в восьмом классе сделала шестимесячную завивку, носила туфли «на каше» (стиляг в них рисовали в журнале «Крокодил»), а ей все сходило с рук.
Кстати про туфли. Там, в Гаграх, все покупали у сапожников лакированные «лодочки». Еще на вокзале Таткина мама сунула мне деньги: «Если будете жить экономно купите Татьяне туфли, только рассчитайте, чтобы хватило на обратную дорогу…» И вот я достаю припрятанные триста рублей и заявляю: «Возьми свои деньги и иди куда хочешь, жри шашлыки, слушай чту пошлятину а меня, можешь считать, нет. Я буду уходить на медицинский пляж или ездить на экскурсии, у тебя как раз будет хата для курортных приключений» А сама чуть не плачу. Две ночи мы спали отвернувшись к стенкам. Кто кого перемолчит. На третий день Татка не выдержала. «Знаешь, — говорит, — я уже почти познакомилась с теми аспирантами..! Я бы пригласила их к нам, но не могу без твоего соизволения».
Мы ведь тогда с первого дня заметили вашу компанию и мечтали познакомиться. Мы за вами ходили по пятам, запомнили весь ваш репертуар. «Сиреневый туман над нами проплывает» тогда я слышала впервые. Вы сидели тесно на длинной скамейке, пили вино и пели свои песни. И девушек было только две, а мужской состав пополнялся. И вот Татка «почти» познакомилась, поиграла в волейбол в парке с вашими мастерами. Я в душе ликовала, но стала кочевряжиться* «Зови кого хочешь, моего соизволения не требуется. У меня в голове не укладывается, как это можно — любя одного, флиртовать с кем попало».
Я жаждала поговорить с ней о любви, как в школьные годы, но Татка была уже не та. Она не хотела разговаривать всерьез, только дразнила: «Может, Галюня, в тебе еще не проснулась женщина?» Ну можно ли страшней унизить человека? «А может, уже засну-да?» — отвечала я басом. При этом мы обе курим паршивую «Приму» и пьем дешевое вино у нас под навесом. «Смешная ты у меня, Галюня». Татка лезет за виноградом и попутно целует меня в макушку «У тебя?!» В приступе уязвленного самолюбия я выпалила ей все, что накипело: как я ненавижу эти Гагры эти похотливые взгляды, этих сексуально озабоченных людишек, приезжающих сюда утешаться короткими романчиками, брать реванш за бездарно прожитую жизнь — вот как наши «любовнички», загорелые престарелые… Татка слушала меня, слушала, кивала как доктор пациенту. И поплелась со мной утром на медицинский «голый» пляж. Помните: «Никакой загар не спасает от ожога солнца»? С таким легким «сталинским» акцентом: «Повернемся на левый бок…» Под этот голос из динамика подруга моя заснула и обгорела…
А на другой день мы вообще решили уехать. В этот день Татьяна подралась на танцах. Какой-то местный атаман ее пригласил, она отказалась с ним танцевать, он в нее плюнул, она ему врезала по морде — и началось! Сразу погас свет, заглохла музыка, свист, крики, паника! Я ждала ее у колоннады, я танцульки эти презирала как высшее проявление женского неравенства. Как уж она вырвалась — не знаю. Вылезла из кустов вся ободранная, по рукам — кровь. Ей руки легонько порезали бритвой. Тамошняя шпана, мальчишки. А у колоннады стояла единственная машина, «Победа», и двое солидных мужчин отвезли нас наверх. «Все, все, все. Завтра утром идем за билетами. Домой, домой!» Как раз погода портилась, море штормило, ожидались дожди. Татьяна вся бледная, в шоке. Те мужики с «Победой» все языками цокали, обещали шпану наказать.
Утром выходим, чтобы ехать за билетами, а «Победа» стрит у нашей лесенки — не обойти. Спасители тут как тут, готовы нас везти хоть на вокзал, хоть в Адлер: «Только позавтракаем вместе, а можно в Сухуми поехать, обезьяний питомник посмотреть». Они вежливы, и мы — взаимно. Спускаемся к морвокзалу тянем время, любуемся волнами, и вдруг — о счастье! — на пустой террасе ресторана появляется вся ваша милая компания. Татьяна подлетает к первому попавшемуся, закрывает ему глаза руками и целует в обе щеки. «Какая встреча! Наши мальчики приехали! Теперь наши мальчики нас проводят!» — отшили мы спасителей со всей любезностью. Они передали нас из рук в руки, по-отечески пожурили: «Нельзя таких красавиц одних отпускать…» Я говорю: «Танька, идем за билетами». А она уже все забыла: «Зачем, куда? Ну и что, что плохая погода? Мы садимся играть в карты». Заявляется через сутки, усталая, сонная. Говорит: «Как
