— Сейчас ему башку оторву! — крикнул он с ярко выраженным австралийским акцентом.
Я выщелкнул лезвие своего неразлучного ножа.
— Отпусти ребенка, сейчас в грязь тебя втопчу, — сказал я спокойно, но твердо.
Вокруг моя команда «Эхо» уже заканчивала разбираться с его людьми. Охранник (на бирке значилось «Картерет») для удобства защиты приподнял Малого над полом. Лицо у мальчика из распаленно-красного постепенно становилось лиловым от удушья.
— Урод, убьешь мальчика — лучше тебе не станет. Он у тебя единственная монетка, на которую можно что-то поменять. И то пока.
— Да пошел ты!
Я уже собирался на него наброситься, как вдруг сигом — побитый, полузадохнувшийся, — выбросив в мою сторону ноги, с судорожной силой качнул их назад и угодил обеими пятками верзиле прямо по яйцам. Глаза у охранника сделались как чайные блюдца, он засипел горлом, словно кухонная раковина. Схватив Малого за рубашку, я вырвал его у верзилы из лап. Последний попятился назад и полетел, бездыханный, на пол от моего хука справа.
Я рывком развернулся, чтобы продолжить драку, но махать кулаками уже не было смысла. Изрядно потрепанные Старший с Банни, стоя в бойцовских позах, тяжело переводили дух, однако никого из охранников уже не осталось на ногах. А большинство и в строй-то вряд ли когда вернется.
Ко мне шаткой походкой приблизился сигом. Лицо у него книзу от носа было все в крови. При этом он от души выхаркнул кровавый сгусток в лицо Картерету.
Странный это был момент. Несмотря на жестокую перестрелку и сцену массового убийства вокруг, в этом жесте мальчугана ненависти было едва ли не больше, чем во всей сегодняшней бойне. Мальчик задыхался от слез.
— Сигом? — спросил я.
Он, размазывая слезы, кивнул.
— А ты… Ковбой?
— К твоим услугам.
Продолжая отирать окровавленными кулаками слезы, Малой повернулся к открытой двери, где успели исчезнуть последние из уцелевших рыжеволосых людей.
— Их надо спасти, — сдавленно произнес он.
— Охранники еще есть?
Малой покачал головой.
— Не знаю… Я уже раньше слышал, как тигровые гончие рычат в здании.
— Ах вот они как называются, — сообразил Банни. — Мы их уже положили, обоих.
— Двоих? А остальные шесть?
Бог ты мой.
— Давай-ка по порядку, — терпеливо сказал я. — Что это за люди, которых расстреливала охрана?
— Это Новые Люди.
— Так почему охрана хотела их всех перестрелять?
Мальчуган лишь пожал плечами.
— Улики, наверное, спрятать. Я даже не знаю.
— Улики? — переспросил Банни. — Чего?
— Того, что здесь вытворяют Отто с Альфой. Та фигня в компьютерах — это только часть их дел.
При нас были пластиковые наручники, которыми Старший с Банни сковали стонущих стражей здешнего порядка по рукам и ногам.
Я жестом указал на дверь, куда скрылись Новые Люди.
— А там что?
— Там? Обиталища. Они там держат Новых Людей.
— Эти люди, они опасны? — подбирая с пола выпавшую во время потасовки М-4, спросил Старший. — В смысле, для нас.
Сигом отчаянно затряс головой.
— Да какое там! Они не то что руки — пальца на вас не поднимут. Потому что… не могут.
— Ладно, — кивнул я. — А где тут компьютеры?
— Можно, чтобы короче было, пройти через бараки и там обогнуть. Это все равно быстрее, чем возвращаться через здание… А если там сейчас тигровые гончие, то этот путь еще и безопаснее.
— Покажешь нам дорогу?
— А… А вы поможете Новым Людям?
Я не знал, как ответить на такой вопрос, поэтому лишь сказал:
— Посмотрим, что получится.
Мальчуган, как мог, крепился, но в глазах у него читалось явное разочарование, причем возникшее явно не вчера. Я еще не знал истории этого мальчишки, но на доверие к себе он явно не рассчитывал. На это у него хватало и сметки, и искренности.
— Ладно, — сказал он, поднимая с пола свой камень.
Словно что-то вспомнив, он снял с ремня неподвижного Картерета нож и, зажав его в руке, не вполне твердой поступью повел нас к открытой двери.
Команда «Эхо», словно участники некой причудливой драмы, последовала за ним.
Глава 86
«Улей».
Воскресенье, 29 августа, 16.06.
Остаток времени на Часах вымирания:
67 часов 54 минуты (время местное).
Мы попали в Преисподнюю; точнее, в царство теней.
Огромные бараки мрачной анфиладой переходили один в другой, уходя даже не в темень, а будто из тьмы во тьму. По обе стороны, утопая в густом сумраке, тянулись сотни и сотни расположенных ярусами топчанов. Свернувшись калачиками или распростершись, на этих узких убогих ложах ютились призрачные фигуры; они же обживали шаткие табуретки или бесприютно, опустив головы, шаркали между этих нескончаемых нар. Все были одеты в одинаковые холщовые штаны, майки и тапки. Унылая серость одежды придавала людям вид заключенных или пациентов сумасшедшего дома — а скорее того и другого разом; невыразимо гнетущее чувство, от которого падало сердце.
— Пресвятая Богородица, — проговорил вполголоса Старший.
Те из Новых Людей, что недавно избежали бессмысленно жестокого расстрела, держались несколько особняком, сбившись в кучу. Некоторые были ранены, остальные сгрудились вокруг, прикладывая к их пулевым отверстиям свернутое жгутами тряпье. Смотреть на нас они избегали, боязливо отводя глаза, а при непроизвольном прямом контакте тотчас отворачивались. На их лицах не было ни гнева, ни затаенной злобы по поводу того, что сейчас произошло. Единственно различимым чувством на этих лицах был страх — и невыразимая, скорбная печаль обреченных.
Волосы у всех были исключительно рыжие — рознясь, впрочем, но оттенку от огнистого до едва ли не каштанового. Все небольшого роста — в том числе и мужчины — и кряжистого сложения. Особо выделялись их головы — массивные, словно с увеличенной черепной коробкой, а лбы, наоборот, низкие и покатые; губы толстые, а подбородок едва угадывался.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — недоумевал по дороге Банни. — Кто эти люди?
— Кого-то они мне напоминают, — то и дело повторял Старший.
Все мы словно о чем-то догадывались, но предпочитали не произносить своих мыслей вслух.
— Мы должны их отсюда вызволить. Слышишь? — произнес сигом, хватаясь и теребя меня снизу за руку. — Надо увезти их с острова.
Я молчал.
Неожиданно один из Новых Людей среди этой группы поднялся с табурета — как оказалось, женщина. Отважившись взглянуть на сигома, она резко отвернулась, но потом повела глазами снова. Вид у нее был испуганный, но она все же выдерживала на себе наши прямые взгляды. По виду она мало чем отличалась от остальных — такая же безлико-неприглядная, но в ее невинной бесхитростности было что-то трогательное.
