Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
И так до ужина. Кое-как к вечеру совет утвердил расходы на содержание задержанных, видно, сами советники проголодались. Глава городского совета обещал Волкову, что на утверждение других расходов по делу его обязательно пригласят.
Он поехал в гостиницу, хотел есть и спать, а сам думал, что нужно написать ещё одно письмо святым отцам, снова просить их приехать, а то смешно получалось: он без отцов церкви сам уже почти начал Инквизицию. Так его и самозванцем могли объявить.
Зря он надеялся лечь спать. Барон пришёл к нему и без приглашения сел к столу, когда он ужинал. Сидел молча с немым укором, пил вино. Очень, очень хотел Иероним Фолькоф, рыцарь божий и хранитель веры, послать к дьяволу барона. Барон фон Виттернауф сильно на то напрашивался, но барон видя, что Волков велел убрать тарелку, заговорил:
— Вижу, друг мой, вижу, что вы уже из сил выбиваетесь. Вижу, что сделали вы очень много, невероятно много, другой бы кто и вполовину не смог бы, — говорил он горячо, убедительно, недаром дипломатом служил. — Но давайте сделаем последний шаг, сегодня закончим дело, и утром я буду писать герцогу, что дом Ребенрее вне опасности и спаситель его — вы. И заслуживаете самой большой награды.
Ну как тут было устоять. Спасти дом Ребенрее! Большая награда! Не зря дипломат свой хлеб ел. И Волков согласился. И что солдату ночь не спать? Бывало такое не раз, придёт позже и ляжет.
Глава 36
Ведьму было не узнать, еще пару дней назад сидела у забора с перекошенным распухшим лицом — Сыч постарался. Волосы — космы грязные, платье мокро, грязно, рвано. Смотрела из-за волос своих распущенных со злобой лютой. И тут на тебе, куда всё делось. И волосы собраны, и на лице ни синяка, ни отёка, свежа, хотя ночь на дворе, улыбчива, красива. И платье, вроде как, подлатала.
— Она ли это? — спросил барон удивлённо у Волкова.
Тот в свою очередь глянул на Сыча.
— Вроде, она, — отвечал Сыч, сам не понимая такой явной перемены.
— Ты ведьма, что зовут Рябой Рутт? — холодно спросил Волков, усаживаясь за стол.
— Зовут меня Рутт, — спокойно и даже мягко отвечала женщина. — Да вот только не ведьма я никакая. Как женщина в купеческом деле преуспела, так её сразу в ведьмы писать?
— Врать будешь, палач с тебя шкуру спустит, — устало произнёс кавалер. — Монах, каждое слов её пиши, хитра тварь, сразу видно. А тебе говорю, всё что скажешь: проверено будет дыбой и кнутом, и словами товарок твоих, что с тобой взяли. Лучше не запирайся, честно всё говори, так палачу работы меньше будет.
— Как на духу всё говорить буду, — спокойно продолжала Рутт.
— Ты ли та Рутт, что жила в приюте для скорбных жён, шлюха и воровка, отравительница купцов, которую раньше звали Рябая Рутт?
— Да, это я всё про меня говорите, — произнесла женщина. — И шлюхой была, и воровкой, и пьяных обирала. А бывало, что с зельем переборщу, так купчишка и Богу душу отдаст. Приходилось его к реке везти.
Это сразу обескуражило кавалера, думал, она запираться да юлить начнёт, а тут на тебе.
— Сама себе головой была, или кто тобой верховодил? — неуверенно спросил Волков.
— Сама себе, но долю носила матушке, чтобы от неудач берегла.
— Старухе Кримхильде?
— Ей. Отдавал Анхен серебро, а уж та сама решала, что и куда.
— Много людей обворовала? Много сгубила?
— Да разве всех за все годы упомнишь, много их было, господин, много.
— Говори всех, кого вспомнишь, — произнёс кавалер, чувствуя, что сил у него на всю ночь не хватит, — говори про тех, кого убила.
Стало тихо, все слушали, что скажет женщина.
Барон ерзал от нетерпения рядом с Волковым на лавке, не это интересовало барона, не это. Какие там ещё убиенные купчишки? Про бумаги спрашивать нужно, про бумаги, но в допрос он не лез, понимал, что допрос должен вести человек сведущий.
А ведьма, ласковая и добрая, заговорила голоском ангельским, негромко сначала, словно нашёптывала, и стала перечислять имена какие-то, одно за другим, и что-то ещё. И повисшая тишина стала волшебной, как в лесу летом. А Рутт и говорила, и говорила, всё ещё тихо, неспешно и хорошо, но после каждой фразу чуть прибавляя голоса, и как будто ручей зажурчал прямо здесь, меж железа пыточного. Каждым своим словом она успокаивала, убаюкивала. Шептала издалека. И так благостно стало ему, что Волков уже и слов не разбирал, сидел, глаза тёр, да на монаха надеялся, что тот всё за ней запишет. Думал, не заснуть бы, не заснуть бы ему. И вдруг среди журчания и сладких перекатов, как камень среди ручья, прозвучали слова иные, твёрдые, рьяные:
— А ну-ка, вели-ка, господин, мне дверь отпереть, не нужна я вам более, всё уже рассказала, и вели стражникам на улицу меня выпустить, пойду я, пора мне.
Сам Волков понял, что не ему она это говорит. Не ему да и ладно. Может, его и не касаемо. Ему-то поспать бы. Стал он на монаха смотреть, что по левую от него руку сидел. И всё морщил нос да тёр глаза свои усталые. А вот барон встал зачем-то. И вылез из-за стола. А Сыч пошёл и постучал в дверь, кричал, чтобы стражник отпер дверь.
И уже лязгал засов, и стражник что-то спрашивал у Сыча, а Рутт стояла рядом с дверью, готовая выйти. И только тут до Волкова дошло, как издали, только тут вопросы в нём проснулись. Как это выйти? Куда она? Кто дозволил?
Кавалер вскочил, как будто спросонья, и заорал стражнику, который был уже готов выпустить бабу:
— Не сметь!
Все, кто был в пыточном зале, вздрогнули, даже сама Рутт. И стали на Волкова глядеть удивлённо, словно пробудил он их ото сна.
— Закрой дверь, — орал Волков стражнику.
Тот сразу бухнул тяжёлой дверью.
И тут ведьму перекосило всю. Злобой лютой от неё, как от печки, жаром пахнуло:
— Да что б ты сдох, — завизжала она, тараща бешеные глаза на кавалера. — Вошь ты ненасытная, за кровью сюда приехал. Всё рушить сюда приехал. Сдохнешь, сдохнешь скоро! Вошь, вошь поганая!
Но теперь Волков уже не спал, глаза протёр:
— Сыч, одежду с неё долой, на дыбу. Максимилиан, помоги ему. И без жалости с ней.
Он сел и глянул на присевшего рядом барона, тот был ошарашен, сидел чуть покачиваясь, и шептал, косясь на Волкова:
— Господи, что же это было, Господи? — и всё замолчать не мог, не мог успокоиться. — Да что же это было?
— Ведьма, это была, — отвечал кавалер устало и обыденно, — обычная ведьма.
А на полу извивалась и визжала, каталась в грязи и пыталась уползти под лавки госпожа Рутт.
Сыч и Максимилиан — даже мальчишка был в ярости — пришли в себя и безжалостно били её и рвали на ней одежду, а она пыталась высвободиться от их рук, пыталась лягнуть их, укусить и непрестанно выла и визжала. И была это уже не госпожа Рутт, та, что с купцами и банкирами знается. Валялась и билась на полу кабацкая девка, воровка и отравительница Рутт Рябая.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
